Едва мы с Брагиным вышли из кабинета Зименской, как на нашем пути в административное здание возникла временная преграда в лице Нины Дубровской. Она несказанно обрадовалась появлению нас двоих — в целом и меня — в частности.
читать дальше— Наслышаны-наслышаны, Марина Владимировна! Мои поздравления. Ну что вы так засмущались — мне Лазарев все в лицах рассказал: и как вы голову болтами прикручивали, и как от нападок одного зловредного хирурга отбивались. Все отделение гудит.
— У кого-то слишком длинный язык, — пробурчал себе под нос Брагин. — Но это дело поправимо. Правда, Марина Владимировна? Способов борьбы с этой напастью много: запугивание, шантаж и, наконец, хирургическая коррекция с перспективой полной ампутации.
— Все бы тебе резать! — огрызнулась Нина. — Иди уж, палач. Марина Владимировна, с вами все в порядке? Вы какая-то неразговорчивая и бледненькая.
— Все хорошо, Нина. Спасибо. А бледность... у вас здесь такой аромат стоит...
— Ааа, почувствовали? — оживилась Нина. — Вот и я говорю: сейчас от вашей бледности не останется и следа. Посмотрите на стойку. Видите, какой красавец в вазе? Между прочим, вас дожидается.
— Меня?!
— Это вам, Марина Владимировна. От тайного поклонника.
— Тайные поклонники, Нина, записок не оставляют, — поучительно заметил Брагин, — а у этого карточка размером с плакат. — Он наклонился над букетом и легким движением руки извлек картонный прямоугольник. — Читайте, Марина Владимировна. Это вам от Шейнмана.
— Откуда вы узнали? — поинтересовалась я, пробежав глазами по карточке и в очередной раз убедившись в брагинской правоте.
— О! Шейнманские знаменитые завиточки и крючочки ни с чем не перепутаешь. Но будьте осторожны, Марина Владимировна: на эти крючочки попалось немало "обворожительных женщин". Ты гляди-ка, Нин, наш пострел везде поспел! А старина Михалыч, как я погляжу, формы не теряет.
— Все вы, Михалычи, хороши! — проворчала Нина и хитро подмигнула мне. — Лучше держите безопасную дистанцию, Марина Владимировна.
— Спасибо, Нина, я непременно воспользуюсь вашим советом.
Я растерянно оглянулась по сторонам: удушающее амбре, казалось, было повсюду. Брагин тем временем не сводил с меня изучающего взгляда. Словно убедившись, что все идет по какому-то одному ему ведомому плану, он вновь повернулся к стойке:
— Все это, конечно, прекрасно, но боюсь, Нин, тебе придется этот шейнмановский веник утилизовать.
Мы с ней одновременно подняли на Брагина изумленные глаза. Я — потому что он дословно озвучил мои мысли, а Нина — потому что был в шоке от услышанного.
— Михалыч, ты часом не пьян? Чем не угодил тебе этот замечательный букет и по какому праву ты им распоряжаешься. Завидуешь, что Шейнман подарил его Марине, а не тебе?
— Ну ооочень смешно, Нин. Приглядись повнимательней к Марине Владимировне — еще пара минут, и она в обморок грохнется от подарка. Она с детства терпеть не может запах лилий — от них у нее начинается удушье.
— Все это, конечно, прекрасно, но боюсь, Нин, тебе придется этот шейнмановский веник утилизовать.
Мы с ней одновременно подняли на Брагина изумленные глаза. Я — потому что он дословно озвучил мои мысли, а Нина — потому что был в шоке от услышанного.
— Михалыч, ты часом не пьян? Чем не угодил тебе этот замечательный букет и по какому праву ты им распоряжаешься. Завидуешь, что Шейнман подарил его Марине, а не тебе?
— Ну ооочень смешно, Нин. Приглядись повнимательней к Марине Владимировне — еще пара минут, и она в обморок грохнется от подарка. Она с детства терпеть не может запах лилий — от них у нее начинается удушье.
Нина перевела на меня вопросительный взгляд, в котором читалась тревога — я в ответ лишь кивнула.
— Ну делааа! — протянула Нина. — Михалыч, а ты-то откуда это знаешь?
Мне было очень любопытно, как он выкрутится. Если бы не этот запах, я бы даже получила удовольствие от созерцания того, как лихорадочно заблестели карие глаза, пока их хозяин придумывал мало-мальски сносную отмазку.
— Удивительное совпадение, Нин. В это трудно поверить, но четверть часа назад я поинтересовался у Марины Владимировны, какие цветы она любит? И она поведала мне, что практически все, кроме лилий.
— Ясно. А ведь и правда совпадение удивительное. Видимо, четверть часа назад Марина Владимировна была куда более словоохотливой. Смотрю, она тебе и про детство, и про удушье рассказала. Кстати, а чего интересовался-то, Михалыч?
— Ну, я так... на будущее... мало ли чего... — Брагин очень хотел разыграть смущение, но не слишком в этом преуспел.
— А, ну если на будущее, то это похвальное желание. Правда, Марина Владимировна? Представляете, приходите вы на работу, а здесь вас букет дожидается. И не абы какой, а от самого Брагина!
— Дождешься от него, как же, — буркнула я. — Вы мне лучше подскажите, что делать со шейнмановским?
— Я предлагаю его сжечь! — сразу оживился Брагин. — Хотя лучше — утопить! Нет, его надо закопать! И надпись написать...
— Брааагин! — в один голос воскликнули мы с Ниной.
— Нина, мне кажется, вы с лилиями вполне себе дружите. Так может это...
— Ход ваших мыслей мне понятен, Марина Владимировна. Отвечаю: против лилий ничего не имею. Выручу вас с большой радостью. Кроме того, это прекрасный способ проучить обленившегося мужа. Так что беру ваш букет не глядя.
— Вот спасибо, — просияла я. — Только давайте сделаем это так, чтобы даритель ничего не узнал.
— Само собой разумеется, — заверила Нина.
— Отлично. Тогда я, с вашего позволения, поспешу в главный корпус. А то у меня реально уже кружится голова.
— Удачи, Марина Владимировна. А ты, Михалыч, задержись. Буквально на пару минут. Я бы хотела кое-что прояснить...
Брагин, не обращая ни малейшего внимания на призыв подруги, направился за мной.
— Потом, Нин, мне нужно Марину Владимировну проводить. И сотри со своего лица ехидную улыбочку. Это вообще не то, о чем ты там себе нафантазировала. Слышала, она сказала, что голова кружится от шейнмановских лилий. А вдруг она по дороге в обморок упадет. А тут я...
— Ну да, ну да... — закивала Нина, не переставая улыбаться. — Именно в обморок. Или, не дай бог, заблудится еще по дороге в соседний корпус. А тут опять ты, Брагин. И опять-таки — совершенно случайно.
Брагин, обернувшись, сердито погрозил увесистым кулаком. Нина же лишь напутственно махнула ему вслед:
— Ладно. Иди уж, спасатель! Все с тобой ясно.
* * *
Брагин быстро нагнал меня, и какое-то время мы шли молча.
После очередного дождя заметно посвежело, и я жадно вдыхала воздух после аромолилейной атаки.
Мокрые дорожки блестели, словно были покрыты слоем лака. В бесчисленных лужицах плавали яркие июльские листья, сбитые сильными порывами ветра.
Погруженная в свои невеселые думы, я практически не смотрела под ноги, и, когда шагнула в лужу во второй раз, Брагин обреченно вздохнул и молча взял меня за руку — взял настолько уверенно, что я опять, как и тогда в кабинете, не посмела возразить. Так мы и подошли ко входу в административный корпус. Было странно ощущать свою ладонь в руке человека, к которому всего несколько часов назад испытывала откровенную неприязнь. Сейчас же я была благодарна Брагину за его настойчивость.
— Ноги-то небось совсем мокрые? — в вопросе Брагина отчетливо звучало беспокойство. — Вторую лужу, из которой я тебя вытащил, мелкой не назовешь. Так и до простуды недалеко. Ты хоть под ноги себе время от времени смотри, Маришка.
Это уже слишком!
— Так... — я резко остановилась.
Брагин, шагнув по инерции еще три шага, в свою очередь тоже затормозил и стремительно обернулся ко мне:
— Что такое?
— Олег, послушай... Постарайся понять и не обижайся. Уже глупо отрицать тот факт, что память моя дала сбой. За час твой образ в моем сознании совершил не просто метаморфозу, а чудовищное по силе преображение. Это очень и очень непросто принять. Поэтому прошу тебя: пощади мои нервы, пока я окончательно не сдвинулась по фазе. Подожди, не перебивай. "Олег" и "Марина" — это пока все, что я могу допустить относительно безболезненно. Прошу тебя, Брагин: пока память моя не восстановилась полностью, не форсируй события. Никаких "Олежек-дролежек", Маришек и "Маринок-рябинок". Пожалуйста, Олег.
В ответ губы его недовольно вытянулись, глаза заполнились чрезмерной мультяшной печалью.
— Ты права. Прости. Просто потерял бдительность. — Брагин поднял руки в примиряющем жесте. — Я не буду тебя больше смущать. Пойдем, Марин. Нас уже, наверное, заждались.
В ответ губы его недовольно вытянулись, глаза заполнились чрезмерной мультяшной печалью.
— Ты права. Прости. Просто потерял бдительность. — Брагин поднял руки в примиряющем жесте. — Я не буду тебя больше смущать. Пойдем, Марин. Нас уже, наверное, заждались.
* * *
В просторном кабинете директора НИИ им. Склифосовского шла оживленная беседа. Главы трех отделений обсуждали со своим непосредственным начальником текущее состояние прооперированного Романа и готовили очередное совместное заявление для прессы.
Штурм приемного отделения, дважды предпринятый охотниками за сенсациями, был успешно предотвращен и остановлен еще на подступах к институту. Но газетно-журнальных бойцов, закаленных в бесчисленных битвах за новостями и слухами, это ничуть не смутило — получив отпор они лишь сменили тактику: неудавшемуся штурму предпочли засаду и осаду.
Черновик текста официального заявления от пресс службы Склифа уже лежал на столе директора, а Зименская, Шейнман и Черкасов (заведующий травматологией) вносили необходимые коррективы. В роли глашатаев и невольных участников импровизированной пресс-конференции, которой вряд ли удастся избежать, согласились выступить Вера Георгиевна и Юрий Михайлович. Тележурналистов ведущих государственных каналов брал на себя профессор Бекаури — легендарный директор Склифа.
— Ну, если разногласий больше нет, давайте пригласим наших героев. Наталья Викторовна, — позвал он свою помощницу, — как там гости? Надеюсь, не скучают? Все собрались?
Миловидная женщина средних лет тепло улыбнулась и кивнула:
— Не скучают, Давид Георгиевич. Первые ласточки пьют чай с курабье, и буквально пару минут назад подошли последние из приглашенных.
— Ну, если разногласий больше нет, давайте пригласим наших героев. Наталья Викторовна, — позвал он свою помощницу, — как там гости? Надеюсь, не скучают? Все собрались?
Миловидная женщина средних лет тепло улыбнулась и кивнула:
— Не скучают, Давид Георгиевич. Первые ласточки пьют чай с курабье, и буквально пару минут назад подошли последние из приглашенных.
— Вот и замечательно. Пожалуй, начнем. Наталья Викторовна, приглашайте гостей. Мы их уже заждались.
Пару минут спустя вся бригада Первой хирургии, принимавшая участие в утренней операции, вошла в кабинет директора Склифа. Его хозяин поднялся нам навстречу, чтобы лично пожать руки каждому. Зименская торопливо вскочила с кресла, чтобы представить своих подопечных.
Пару минут спустя вся бригада Первой хирургии, принимавшая участие в утренней операции, вошла в кабинет директора Склифа. Его хозяин поднялся нам навстречу, чтобы лично пожать руки каждому. Зименская торопливо вскочила с кресла, чтобы представить своих подопечных.
Брагина директор знал — они обменялись взаимными приветствиями и крепким рукопожатием. С Пастуховым он тоже поздоровался как со знакомым, правда, при этом назвал Петра Петуховым. Оба смутились, рассмеялись, и знакомство продолжилось.
Меня он почему-то оставил напоследок. И повел себя более чем странно: надолго задержал мою ладонь в своей руке. Дыхание его при этом заметно участилось — было очевидно, что Бекаури испытывает сильное волнение. Лишь дождавшись, когда Зима вернется на свое место, он поднял глаза. Не могу объяснить почему, но меня очень встревожил этот бездонный взгляд. Казалось, он заглянул прямо в душу. Затем Бекаури склонился над моей рукой и едва коснулся ее сухими губами — в ту же минуту он едва слышно произнес со своими знаменитым грузинским акцентом: "Здравствуй, Марина... Рад тебя видеть, моя девочка..." От неожиданности я вздрогнула и вновь поймала на себе его взгляд. Я могла бы поклясться: за пару мгновений бездонные черные глаза директора Склифа повлажнели.
Боже мой, а это еще что такое?
Я почти не слышала слов официального приветствия, уже сказанного во всеуслышание, которое последовало вслед за предшествующим, более чем странным знакомством. Очнулась я лишь когда Бекаури любезно придержал меня за локоть, провожая к свободному креслу. Я на автопилоте кивнула, любезно улыбнулась, а мозг тем временем лихорадочно пытался объяснить произошедшую странность.
Да что же это за день-то сегодня такой? Сплошные загадки — одна другой краше...
В кабинете директора уже завязался теплый душевный разговор. Что-то долго вещал Пастухов, время от времени прерываемый Зименской. Пару раз Бекаури обращался с вопросом к Евгению Неклюдову. Свою лепту в беседу внесли и смущенный Куликов с не менее смущенным Лазаревым. Потом я услышала дружные раскаты смеха, а при попытке отыскать их источник поняла, что Бекаури устроили своеобразное состязание в остроумии с Брагиным и Шейнманом, выступающими единым фронтом.
А я никак не могла вырваться из плена все усиливающейся паники: и от непонятностей и загадок, растущих как снежный ком, и от ожидающего меня судьбоносного обследования. Сознание отказывалось охватывать панораму всего происходящего в кабинете. Зрение и слух против моей воли стали фрагментарными: я слышала лишь отдельные фразы своих коллег и даже не мола бы толком рассказать, о чем собственно шла речь. Лица сидящих мелькали ускоренным калейдоскопом. Взгляд бессистемно выхватывал то бронзовые статуэтки лошадей и собак, расставленные на полках, то потрепанные переплеты книг — именно таких, как я люблю: явно с историей, с многочисленными пометками и вопросами на полях. А потом я внезапно осознала, что уже какое-то время задумчиво рассматриваю блестящую поверхность длинного стола, напоминающую только что залитый на катке лед.
Брагин, сидящий слева, очевидно, понимавший происходящие со мной странности, и Зименская, расположившаяся справа, видимо, женской интуицией почувствовавшая, что со мной что-то не так, как могли, прикрывали перед собравшимися мою временную неадекватность. Руководствуясь их рукопожатиями и толчками под столом с целью привлечь мое внимание, а так же их подсказками, я сумела досидеть до конца приема и даже не вызвать особого подозрения своим несколько необычным поведением.
Когда все поднялись и разом зашумели, я первая двинулась к выходу. Но планам моим не суждено было исполнится. Внезапно Бекаури прервал гул голосов:
— А скажите, коллеги, вы все смотрели нашего Штирлица?
Все хором ответили "Да", и я, обернувшись на полпути, интуитивно кивнула.
— Очень хорошо! — оживился Бекаури. Помню, я еще успела подумать, что легкий грузинский акцент придает его речи особый шарм. — Тогда все свободны. А вот вас, Марина Владимировна, я попрошу остаться...
Я почти не слышала слов официального приветствия, уже сказанного во всеуслышание, которое последовало вслед за предшествующим, более чем странным знакомством. Очнулась я лишь когда Бекаури любезно придержал меня за локоть, провожая к свободному креслу. Я на автопилоте кивнула, любезно улыбнулась, а мозг тем временем лихорадочно пытался объяснить произошедшую странность.
Да что же это за день-то сегодня такой? Сплошные загадки — одна другой краше...
В кабинете директора уже завязался теплый душевный разговор. Что-то долго вещал Пастухов, время от времени прерываемый Зименской. Пару раз Бекаури обращался с вопросом к Евгению Неклюдову. Свою лепту в беседу внесли и смущенный Куликов с не менее смущенным Лазаревым. Потом я услышала дружные раскаты смеха, а при попытке отыскать их источник поняла, что Бекаури устроили своеобразное состязание в остроумии с Брагиным и Шейнманом, выступающими единым фронтом.
А я никак не могла вырваться из плена все усиливающейся паники: и от непонятностей и загадок, растущих как снежный ком, и от ожидающего меня судьбоносного обследования. Сознание отказывалось охватывать панораму всего происходящего в кабинете. Зрение и слух против моей воли стали фрагментарными: я слышала лишь отдельные фразы своих коллег и даже не мола бы толком рассказать, о чем собственно шла речь. Лица сидящих мелькали ускоренным калейдоскопом. Взгляд бессистемно выхватывал то бронзовые статуэтки лошадей и собак, расставленные на полках, то потрепанные переплеты книг — именно таких, как я люблю: явно с историей, с многочисленными пометками и вопросами на полях. А потом я внезапно осознала, что уже какое-то время задумчиво рассматриваю блестящую поверхность длинного стола, напоминающую только что залитый на катке лед.
Брагин, сидящий слева, очевидно, понимавший происходящие со мной странности, и Зименская, расположившаяся справа, видимо, женской интуицией почувствовавшая, что со мной что-то не так, как могли, прикрывали перед собравшимися мою временную неадекватность. Руководствуясь их рукопожатиями и толчками под столом с целью привлечь мое внимание, а так же их подсказками, я сумела досидеть до конца приема и даже не вызвать особого подозрения своим несколько необычным поведением.
Когда все поднялись и разом зашумели, я первая двинулась к выходу. Но планам моим не суждено было исполнится. Внезапно Бекаури прервал гул голосов:
— А скажите, коллеги, вы все смотрели нашего Штирлица?
Все хором ответили "Да", и я, обернувшись на полпути, интуитивно кивнула.
— Очень хорошо! — оживился Бекаури. Помню, я еще успела подумать, что легкий грузинский акцент придает его речи особый шарм. — Тогда все свободны. А вот вас, Марина Владимировна, я попрошу остаться...