Последняя поэма...

Склифосовский. Куликовы (Лариса, Сергей, Никита)
Смерть побеждающий вечный закон -
Это любовь моя...
Рабиндранат Тагор
Лариса - 1. От латинского слова "ларус" и греческого "лярус" - чайка. 2. Возможно, имя Лариса произошло от латинского слова «laris», означающего «дух-хранитель»

@темы: Клипы Алины Павловой, Клипы

---

Спасибо!

"Два плюс два"
Евгений и Евгения + Александра и Александр (Олег Штефанко - Мария Куликова)

@темы: Мария Куликова, Клипы Алины Павловой, Клипы

---

Не покинь меня!

"Слишком красивая жена"
Гарик - Лена (Виталий Кудрявцев - Мария Куликова)

@темы: Мария Куликова, Клипы Алины Павловой, Клипы

---

С Новым годом!!!

@темы: С праздником!, Клипы Алины Павловой, Клипы

---

)))

"Этой участи достойна только НАРОЧИНСКАЯ!"

@темы: Коллажи, Юмор, Коллажи Алины Павловой

---

Лицом к лицу...

Лицом к лицу
Лица не увидать.
Большое видится на расстоянье
(С.Есенин)

@темы: Коллажи, Коллажи Алины Павловой

---

С юбилеем!

Сегодня юбилей у замечательного Максима Аверина!
Брагин!!! Любим! Обожаем! Ждем! Твоя Марина и мы все...

@темы: С праздником!, Клипы Алины Павловой, Клипы

---

Не могу и не хочу!

@темы: Клипы Алины Павловой, Клипы

---

Дневник Марины. Запись 12

Мгновения летели неуловимым потоком. Чуть медленнее бежали бесчисленные минуты, каждая из которых уносила из этого дождливого июльского дня частичку света. Еще немного, и сумерки полностью сотрут его остатки, готовя мир к кратковременному ночному воцарению.

В уютном салоне новенькой Тойоты цвета мокрого асфальта было очень тихо. Марина, время от времени едва слышно всхлипывая, уже больше получаса спала, доверчиво прижавшись левой щекой к темно-серому свитеру Брагина. Тот сидел, не выпуская ее из объятий, и, боясь лишний раз шелохнуться, казалось, даже дышал через раз.

Он будет охранять ее сон до тех пор, как сможет.
Он не выпустит ее из своих объятий так долго, как она ему это позволит.
Он, не совладав со своими желаниями, будет зарываться кончиком носа в беспорядочные волны растрепавшихся светлых волос и, жадно вдыхая, постигать ее новый и оттого волнующе-незнакомый аромат.

А еще — очень осторожно касаться поцелуями то светлой макушки, то наконец-то избавившегося от тревожных морщинок лба.

А затем, немного сместившись вправо, он замрет, ощущая жадными губами отчего-то одновременно тревожащую и умиляющую пульсацию в ее виске.

Маринка. Нет, не так. Уже Марина Владимировна. Повзрослевшая. Изменившаяся. Давно, долгих девять лет назад, казалось бы, окончательно для него потерянная... Оставленная им в кругу любящей семьи, под сводами неизменно хлебосольного дома, пронизанного солнечным светом, наполненного шумными гостями, веселыми застольями, глубокомысленными беседами, оживленными обсуждениями и жаркими спорами.

Маринка-рябинка...

Маришка...

Всеобщая любимица...

Возвращенная им в мир вечных сказочных фантазий Кати.

Оставленная во власти магической музыки, извлекаемой из недр старинного рояля виртуозными пальцами Евы Павловны.

Девять лет назад, ранним июньским утром, Брагин в последний раз полюбовался ею. Марина, вышедшая его проводить, сидела на легендарных качелях Нарочинских, заботливо укутанная в пушистый плед, и, сонно улыбаясь, смотрела вслед. А в метре от качелей, благородно подняв свою беспородную голову, замер самый верный ее охранник — огромный лохматый дворняга, нареченный рыцарским именем Персиваль и любовно именуемый в семье Персик.

Так и запомнил Брагин эту колоритную пару, провожающую его. Перед тем как закрыть калитку, он окинул жадным взглядом спящий дом, окрашенный летним рассветом в нежно-розовое, глубоко вдохнул ароматы ландышей и уже неистово буйствующей сирени. И снова взгляд против воли метнулся под белоснежный шатер черемухи — к Марине, ритмично покачивающейся на качелях.

Рука, протянутая к массивной медной ручке, дрогнула. Улыбнувшись, он кивнул ей на прощанье, с трудом закрыл калитку и, не оглядываясь, пошел под дороге навстречу зарождающемуся новому дню. Он сделал то, что должно: оставил ее в безопасности, в счастливом мире любящих людей. И только теперь, девять лет спустя, узнал, как ошибался все эти годы.

Роковой смерч ворвался под своды старинного дома Марины и принялся безжалостно крушить ее привычный мир. А затем разверзлась бездна... Брагин знает непреодолимую силу ее притяжения для избранных жертв. Сам больше года вытягивал из нее собственную мать. Точнее, вытягивал вместе с Мариной. С бесценной, но, к сожалению, слишком запоздавшей помощью ее семьи. А Марину год спустя оставил без поддержки.

Конечно, незнание в определенных случаях может служить оправданием. Но только не в этот раз. В конце концов, не на разных же планетах они оказались. И общих знакомых было немало. Всему виной его дурацкая упертость и дотошность в осуществлении принятого решения. И вот чудовищный результат одного такого решения, принятого девять лет назад. Результат, оставивший совсем еще юную Марину один на один и с разрушительным смерчем, и с ненасытной утробой разверзнувшейся бездны.

Это сейчас она не помнит ничего, связанного с ним. Ни того замечательного, что было, ни того летнего утра, когда он закрыл калитку и исчез из ее жизни. Как она пережила этот уход? Да и переживала ли вообще? Тишина, последовавшая за этим шагом, поначалу удивляла, а затем даже радовала, поскольку появление Марины или ее телефонный звонок могли бы значительно поколебать брагинскую уверенность в правильности принятого решения. А потом его самого так скрутило от этого добровольного расставания с Мариной, миром ее удивительной семьи и друзей, такая пустота образовалась внутри него, что чувствовать еще чью-либо боль, кроме собственной, он оказался неспособен.

Эта пустота требовала немедленного заполнения, и Брагин всецело погрузился в процесс латания мучительной бреши. Для этого годилось все: работа до изнеможения, редкие встречи с закадычными друзьями, глубокий сон, более напоминающий падение в омут, чередующийся с приступами необъяснимой бессонницы, штабеля прочитанных детективов и увесистых томов научной фантастики, россыпь дисков с рок-композициями и инструментальной обработкой классики и, наконец, Натальи и Галины, Оксаны и Ирины, а также Веры, Светланы и прочие представительницы прекрасного пола, периодически сменяющие друг друга на его кухне и, соответственно, в его постели.

Одна из них — самая целеустремленная, настойчивая и терпеливая, довела его до ЗАГСа. Впрочем, столь скоропалительный брак счастья молодоженам не принес, зато проблемы стали нарастать с пугающими постоянством и скоростью. Год спустя Брагин убедился, что терпение — не самая главная добродетель его супруги. А так как и в его списке она была далека от пьедестала почета, идея совместного проживания под одной крышей сама себя исчерпала. Семья распалась, супруги расстались — спокойно, без надрыва и почти без сожаления.

После развода контингент Брагинских увлечений неожиданным образом ограничился женщинами в белых халатах. Неунывающую красавицу Татьяну Жулину сменила не по годам серьезная и очень обаятельная Эмма Луспарян.

А в один солнечный осенний день под своды Склифа, а потом и в жизнь Брагина вошла Лариса Николаевна Куликова — женщина, подарившая ему немало счастливых и горестных минут. Да, всякое было...

Но сейчас, когда к его груди доверчиво прижалась Марина, Брагин не желал вспоминать историю своих взаимоотношений с Ларисой. В сознании всплывал лишь тот день, когда он окончательно решил прекратить их мучительные метания, состояние вечной неопределенности и взаимных обид. Неизвестно, отважился бы он на такое болезненное объяснение, если бы не лежащий в реанимации Сергей Куликов — ее бывший муж, вступивший в смертельную схватку с опухолью мозга.

Никогда еще Брагин не был инициатором разрыва отношений — его женщины становились "бывшими" исключительно на добровольных началах и, интуитивно почувствовав конец, всегда оставляли его сами.

Роковые слова — "я ухожу от вас, доктор Куликова" — дались Брагину очень тяжело. В то же время внутренний голос тихо, но настойчиво твердил, что это поступок верный. Хирургам часто приходится делать больно, чтобы излечить человека. Ему ли это не знать?

Только вот душа никаких разумных доводов принимать не хотела. Она болела, когда видела Ларису, она штормила, когда Сергей вернулся на работу в Склиф, когда стало очевидно, что их семейные узы крепчают день ото дня, в то время как ров, разделяющий ее с Брагиным, становится все глубже и шире.

Если бы только душа его не была так слепа! Если бы только она могла видеть и принимать столь очевидные вещи! Увы, тяжесть сомнений и метаний Олега усугублялась еще и тем, что была ему мало знакома. Переживания и сожаления тоже были, как правило, уделом оставивших его женщин. Но только не в этот раз. Только бы уверовать в то, что обязательно будет легче. Пусть луч, на который он вышел из своего запутанного лабиринта, отныне светит не ему, но это еще не означает конец.

Он должен найти свою дорогу.
Он должен отыскать свой заветный огонек.
Именно об этом в тяжелую минуту бесцельности и бездорожья просил он кого-то неведомого — Всезнающего и Всемогущего, — молил его о прощении и помощи.
Мог ли он тогда предположить, что и просьба его будет услышана, и помощь послана?
Да еще какая!

Она явилась ему пару недель спустя после злополучного объяснения. Громом среди ясного неба прозвучало: "Нарочинская. Хирург". В первую секунду показалось, что он ослышался. Желая удостовериться в очевидности невероятного, Брагин решительно развернул к себе сидящую на компьютерном кресле обладательницу очень дорогой и важной для него фамилии, произнесенной голосом, который бы он узнал из тысячи. Развернул — и в тот же миг обжегся гневным пламенем голубых глаз. Глаз, которые тоже узнал бы из тысячи. Маринка!

Ее более чем странное поведение в тот день, если и удивило Брагина, то не слишком. Нескольких минут этой знакомой незнакомке хватило, чтобы одним своим появлением взорвать его только начинающую успокаиваться душу, чтобы занять все его мысли, чтобы заставить извлечь из бездонного сундука его памяти доселе тщательно спрятанные эпизоды девятилетней давности. Ну что же... Разве не он просил у Всезнающего и Всемогущего огонек, указывающий цель и задающий вектор всем его движениям и усилиям?

А вместо огонька получил Солнце.
Во истину, безгранична щедрость Твоя!
Но что означает Твой дар?
Зачем Ты снова возвращаешь Ее в мою жизнь?

Почему сейчас?

Ответ Брагин получит в тот же день. Несколько часов спустя он вступит в очередную битву со смертью. И по какому-то чудовищному стечению обстоятельств на операционном столе будет лежать Лариса. И вопреки всем титаническим усилиям Брагина и его коллег, ненасытная смерть в этот раз не выпустит добычу из своих костлявых рук. Битва будет проиграна.

Он выйдет из операционной, чтобы сообщить Сергею чудовищную весть, но так и не сможет найти подходящих слов. Да и не понадобятся они Куликову, чтобы все понять... Одного взгляда на Брагина будет достаточно.

Пройдет несколько дней, прежде чем он снова сможет переступить порог Склифа.

Таким мрачным и неприветливым было знакомое и всегда улыбчивое лицо, что дежурившая в этот день Нина смогла лишь испуганно поздороваться. Казалось, что ее Михалыч бесконечно далек и от перепуганных пациентов, и от привычно суетящихся врачей и сестер, что вошел он сюда, загадочным образом минуя зной летнего дня, гомон неумолкающих птиц и изумрудную зелень листьев и травы. Он пришел из какого-то мрачного мира, все еще окутанный плотным облаком отчаяния.

Привезли очередного суицидника, а Брагин почти равнодушно смотрел на суетящихся вокруг него сестер, когда внезапно боковым зрением заметил бегущую из ординаторской Марину. То ли освещение сыграло с ней шутку, то ли солнечный луч отразился и преломился загадочным образом, но одним своим появлением она сделала то, что не удалось ни летнему дню, ни безоблачной небесной лазури, ни суетливым птицам — она вернула Брагину свет. Он смотрел на Марину, и горестное облако вокруг него таяло на глазах, пока наконец не исчезло, мелькнув напоследок свинцовым шлейфом. Он слушал ее голос, и мир постепенно обретал знакомые очертания: он снова был наполнен красками, звуками, людьми.

Так вот что значит Твой дар.
Так вот почему Она.
Снова Она.
Вот почему именно в тот день...
Ты прав, только Она и сможет вытащить из тьмы.
Только Ей это сейчас по силам.

Только Она обладает способностью заполнять собой все его мысли и безрадельно царить в его мечтах и чаяниях.

Так было тогда, давно.

Как оказалось, за девять лет ничего не изменилось...

Что же ты медлишь, Олег Брагин?
Боль потери останется с тобой навсегда.
Но жизнь продолжается.
Ты заблудился в своем лабиринте?
Ты просил огонек?

Как говорится, "да обретут просящие..."
Вновь поднимается Солнце.
Иди...

* * * * *

Знакомый звонок вырвал меня из сонного оцепенения. Левая щека горела от соприкосновения с какой-то грубой материей. Сообразить, где я и с кем, удалось не сразу. Кто-то осторожно потрепал меня по плечу и голосом Брагина сообщил:

— Марина, тебе отец звонит. Ответишь?

Ох, папа! Не удержался-таки. Ну, и как мне выкручиваться на этот раз? Не знаю почему, но соврать Брагину я не смогу. Есть в его взгляде что-то обезоруживающее.

Я оторвалась от своей импровизированной подушки из грубой шерсти и, приняв вертикальное положение, протянула руку к телефону:

— Конечно, отвечу. Спасибо. Алло. Да, папа. Нет-нет, я не пропала. Просто очень тяжелый день. Да, оперировала. Не волнуйся, пожалуйста, со мной все в порядке. Уже еду домой. Слушай, у меня для тебя сногсшибательная новость. Заинтриговала? Это хорошо! Нет, прямо сейчас не могу рассказать. Во-первых, я не одна. Что? Ааа, во-вторых уже не надо? Ладно. Нет, пап, не сейчас. Мой рассказ потребует времени. Давай поговорим попозже, в спокойной обстановке. Ладно? Пап, подожди минуточку... — Брагин все это время напряженно вслушивался в наш разговор. Он даже кивал со мной в унисон и выглядел явно заинтересованным. Внезапно мне захотелось кое-что выяснить. Я накрыла телефон ладонью и поинтересовалась: — Передать от тебя привет?

Брови его изумленно взлетели вверх, глаза округлились. На лице появилось откровенно растерянное выражение. Наконец, он выдавил из себя:

— Думаю, не стоит. Просто дело в том, что... Как-нибудь в другой раз. Хорошо, Марин?

Причина столь явного волнения Брагина была мне неизвестна. Но спешить не стоит — со временем все выяснится. А загадок сегодня — хоть ложкой ешь. Вспомнился любимый Евин анекдот: "Хорошая болезнь склероз: ничего не болит и каждый день столько новостей!" Совсем как у меня сегодня.

Я кивнула Брагину и решила поскорее закончить разговор с отцом. Тот сейчас явно возбужден новостями о последних событиях в Склифе. А уже одно то, что он не может выплеснуть эмоции, а держит все в себе, может привести к непредсказуемым и очень неприятным последствиям. Надо спешить.

— Алло, папа. Да-да, все нормально. Скоро буду дома, тогда и поговорим. Хорошо? Все. Целую. — Я покосилась на Брагина. Тот с невозмутимым видом продолжал сидеть на водительском месте и явно намеревался продолжить общение. — Олег, мне пора ехать. Спасибо тебе за все, но...

Машина завелась, так и не дав мне закончить фразы. Взяв направление на юг, Брагин какое-то время молчал и, лишь повернув на Большую Сухаревку, поинтересовался:

— Как ты?

Значит, отмолчаться не удастся, и за свою позорную истерику придется держать ответ.

— Просто не сдержалась. Ты уж прости, что все это при тебе. Я слезотечением для облегчения не злоупотребляю. Реву редко, но..

— Я знаю, Марин. Никаких извинений. После всего, что ты мне рассказала, я и сам еле удержался. Тебе хоть чуть-чуть полегчало?

Он на мгновение отвлекся от дороги и бросил на меня взволнованный взгляд.

— Разве что самую малость. Спасибо за то, что помог.

— Да как я помог?! — хмыкнул в ответ Брагин. — Это мой любимый свитер отличился: впитал в себя все твои горькие слезы.

Я растерянно рассматривала намокшие пятна-островки на причудливом узоре упомянутого свитера.

— Ну вот, в довершении всего я испортила твой любимый свитер. Уж извини — так вышло. Слушай, Брагин, давай я его постираю, что ли... Будет как новенький.

Ответ прозвучал не сразу. Брагин, уворачиваясь от неадекватного соседа по заезду, перестроился, и мы выехали на Садовое кольцо.

— Ну, положим, со стиркой у меня проблем нет: машины в наши дни творят чудеса. Тут дело в другом: а кто сказал, что я хочу избавиться от следов твоих слез? По-моему, вполне симпатичные пятнышки. Не находишь? Пожалуй, сохраню-ка я свой свитер вот таким — заплаканным тобой. По-моему, прикольно.

— Это еще зачем? — изумленно поинтересовалась я.

— Пополню свою коллекцию.

— Какую коллекцию?

Брагин, не отрывая взгляда от дороги, затеял на своем лице мимическую игру под девизом "заинтригуй собеседника!"

— Можно сказать, уникальную — коллекцию вещей, которые Марина Владимировна Нарочинская использовала прямо на мне в качестве носового платка.

Я посмотрела на Брагина с недоверием.

— Уж не хочешь ли ты сказать, что я рыдала у тебя на груди не в первый раз.

— Не в первый. И это не единственный испорченный тобой свитер.

Интересно, когда-нибудь настанет конец сюрпризам?

— Я правильно поняла: ты хочешь сказать, что я плакса со стажем?

В ответ Брагин почему-то грустно улыбнулся и покачал головой.

— Вовсе нет. Я бы даже сказал наоборот. Твои слезы — это редчайший случай. Очевидно, что мне просто посчастливилось несколько раз присутствовать при этом. И знаешь, что удивительно? Ты обильно поливала слезами именно свитера. Не футболки, не рубашки... Нееет, ты выбирала вещи существенные. Значимые. Под стать своим редким слезам.

— И всякий раз это были твои любимые свитера?

— Вот именно. Что-то притягивало тебя к ним. Даже сейчас, когда ничего этого не помнишь. Парадокс, правда?

— Да уж... — задумчиво протянула я. — Парадокс. Кстати, Брагин, уж не знаю, сочтешь ли ты это комплиментом или нет, но должна признаться: рыдать на тебе было довольно комфортно.

Глаза Брагина заискрились в ответ, лицо осветила довольная улыбка.

— Еще как сочту. Да и ты в следующий раз не теряйся. Захочешь поплакать, теперь знаешь, куда идти. На всякий случай положу в шкафчик дежурный свитер.

— Смотри, — хохотнула я в ответ, — мы, женщины, особы коварные. Нас ведь только приучи. Ты же у нас, по слухам, от недостатка женского внимания не страдаешь. Так и свитеров на напасешься.

На лице Брагина нарисовалась мина шутливого возмущения.

— А кто здесь говорил о прочих представительницах слабого пола? Нет, Марина Владимировна, вы заблуждаетесь. Предложение, которое вам был сделано, эксклюзивное. Для ваших слез всегда найдется и подходящий свитер, и место вот здесь... — Брагин постучал себя ладонью по груди, как раз в то место, где четверть часа назад покоилась моя голова. — Запомните это, Марина Владимировна.

Я поймала его очень серьезный, пронзительный взгляд и, несколько обескураженная его прямотой, отвернулась к окну:

— Я запомню, Олег Михайлович.

Где же ты, спрашивается, был все это время с таким предложением? Оно бы мне точно не повредило в последние несколько лет. Впрочем, у тебя бы все равно не хватило свитеров, чтобы впитать всю мою боль этих лет...

Почему-то от брагинских слов защипало глаза, и я, чтобы успокоиться, предпочла какое-то время понаблюдать за огнями вечерней Москвы, за полными суетливой жизни улицами-звеньями ее Садового кольца. На Садовой-Самотечной привычно передала привет далекому детству и, как старым знакомым, кивнула причудливым часам на фасаде театра Образцова. На Садовой-Каретной Брагин неожиданно кивнул в сторону Шопеновского училища и сообщил:

— Мы здесь были пару раз. Ходили на концерты твоих друзей. Помню, такого забавного очкарика. Марк, если не ошибаюсь.

— Не ошибаешься. Наш Марик. Сейчас блестящий виолончелист. Живет в Иерусалиме.

Я хотела еще что-то добавить, когда поняла, что с Садовой-Триумфальной Брагин намеревается свернуть на Малую Дмитровку. Тут-то и вспомнилось, что свой нынешний адрес я ему не сообщала.

— Олег, а могу я узнать, куда ты меня везешь?

— Как это — куда? Домой. На Тверскую.

Что-то внутри меня сжалось прочной пружиной. Голос предательски дрогнул:

— Мы... я сейчас живу не на Тверской. Отвези меня, пожалуйста, в Хамовники.

— На 2-ую Фрунзенскую? — уточнил он. — Ты перебралась к Павловичам?

Я кивнула в ответ, а пружина внутри неожиданно разжалась. Во истину, слова подчас обладают магическим свойством. Как же давно мы их так не величали! Ева Павловна и Сергей Павлович Одинцовы — родители моей мамы. Люди, с честью прошедшие многочисленные испытания и огнем, и водой, и медными трубами...

— А почему ты переехала в Хамовники? Что случилось с вашей квартирой на Тверской?

Господи! Снова эти болезненные вопросы. Брагин, уймешься ли ты когда-нибудь? Давай уже приедем поскорее!

— Что стало? Да ничего! Там все по-старому, мы ничего не меняем. Этакая жалкая попытка сохранить если не прежний мир, то хотя бы дух его. Да и жутко мне было бы одной в этой квартире: слишком она большая.

— Одной?! — изумленно переспросил Брагин. — Ты живешь одна? Невероятно! Но почему?

Почему... почему... Я бы и сама не отказалась узнать.

— Так сложились обстоятельства. Прости, Брагин, но исповедь тебе в мои планы не входила. Я и так сегодня наисповедовалась — выше крыши. Да ты и сам, по слухам, не женат. И почему же?.. Стоп! Куда ты хочешь свернуть?

— На Остоженку. Имеются возражения?

— Даже не думай. Застрянем. Спускайся к Храму Христа Спасителя — поедем по набережной.

— Как скажешь, — безропотно согласился Брагин и, проскочив поворот на Остоженку, остановил машину в общем потоке, дожидаясь зеленого сигнала светофора.

Мы оба какое-то время помолчали, любуясь внушительным строением, умело освещенным многочисленными прожекторами, и его блестящими в ночном московском небе куполами.

— Спрашиваешь, почему я не женат? — наконец прервал тишину Брагин, сворачивая на Пречистенскую набережную.

Закованная в гранит, Москва-река отражала в своей темной воде мириады огней. Изящная дуга Патриаршего моста, соединяя левый берег с правым, вела, как и положено каждой дороге на святой Руси, к храму.

С трудом оторвавшись от завораживающей панорамы Города, я вопросительно воззрилась на Брагина.

— И в самом деле, почему? Дай угадаю. Вы, Олег Михайлович, наверное, слишком разборчивы и вам трудно угодить?

Брагин недовольно хмыкнул:

— Скажете тоже, Марина Владимировна! Да я непритязательный, как носорог. Шепну вам по большому секрету: вот коли найдется когда-нибудь добрая женщина, которая подарит мне... скажем, три новых свитера, женюсь! Ну а как можно в этом случае устоять?

— И не говорите, Олег Михайлович, в этом-то случае точно устоять невозможно, — едва сдерживая смех, согласилась я. — Слушай, Брагин, эта любовь к свитерам какая-то... странная. Не удивлюсь, если твой любимый писатель Хемингуэй.

Брагин резко развернулся ко мне.

— Неужели вспомнила?

— Догадалась, Олег. Всего-навсего догадалась, что в общем-то несложно: в пору моей студенческой юности все взахлеб читали Хемингуэя, фанатично переименовывали себя в Эрнестов, щеголяли в таких же вот грубых свитерах и рассказывали рыбацкие байки. Не удивлюсь, если и ты где-нибудь в Каспийском море выловил ни много ни мало, а самого голубого марлина! Чего ты лыбишься?

— Люблю, когда ты такая. Узнаваемая. Как раньше. Все-все, не буду больше. Ишь опять как глазищи полыхнули. Смотри не спали своего напарника по расследованию. Ну вот, Марина Владимировна, как и обещал: доставил вас к подъезду целой и невредимой.

— Вижу. Спасибо тебе, Олег. У меня в жизни бывали разные дни, но такого... точно не было. Надеюсь, дорогу до метро ты не забыл?

Брагин обиженно надул губы.

— Вот так сразу и метро. А чай-кофе? Неужели даже не...

— Как-нибудь в другой раз. А сейчас я хочу остаться одна и все обдумать. До завтра, Олег.

Он не дал мне выйти из машины: удержав за руку, вновь усадил на пассажирское место.

— Еще пять минут, Марин. Больше я не займу.

Я обреченно вздохнула:

— Ну, что еще, Брагин?

— Насчет сегодняшней операции. Когда я только услышал о диагнозе, сразу понял, что это прекрасный способ в одночасье показать всем, на что способна дочь великого Нарочинского, которая настолько странно вела себя в новом коллективе, что я уж и не знал, что подумать. Сегодня я стал твоим ракета-носителем, который вывел талантливого нейрохирурга на подобающую ей орбиту. Я не нападал на тебя сегодня, Марин — просто показал своим скептично настроенным коллегам, что ты из себя представляешь. Очевидно, в твоем понимании, я выбрал для этого не самый лучший способ. Но зато самый верный. Уж поверь мне. И всех, кто был с нами в операционной, ты навсегда излечила от сомнительно-недоверчивых взглядов и скептических улыбочек.

Я немного помолчала, обдумывая услышанное.

— Хорошо. Пусть так. А если бы все пошло вопреки твоему сценарию. Если бы был летальный... Тогда как? Ты об этом подумал?

— Конечно, подумал. И летальный исход при таких повреждениях более чем вероятен. Но в этом случае я бы сказал, как герой твоей любимой рок-оперы: "Авантюра не удалась, за попытку — спасибо!" А всю ответственность взял бы на себя. В конечном итоге, это я настоял на операции, а бригаду затащил чуть ли не силком.

— Выходит, что от Хемингуэя мы плавно переходим к Достоевскому: "А страдания взять на себя".

— Что ты? — рассмеялся Брагин. — Какой из меня Раскольников? Пафосом не вышел. И вот еще что, Марина Владимировна: я не выбрасывал тебя из операционной. Ты уже еле на ногах стояла. Но ни за что бы в этом не призналась. Скорее бы сознание потеряла... Я же допустить этого никак не мог, ибо подобным конфузом ты бы испортила мне весь сценарий.

— Пусть так, — кивнула я в ответ. — Но зачем же так грубо? Неужели нельзя было просто сказать...

— Нельзя. У нас слабость не в чести, Марин. А грубость моя позволила тебе спокойно уйти на заслуженный отдых, переключив внимание коллег на мою особу. Они до конца операции упрекали меня в несправедливых наездах на восходящую звезду Первой хирургии и прочих человеческих грехах. Мне не привыкать, а твой звездный день ничто не омрачило.

— Выходит, снова "страдания — на себя"?

Брагин несколько раз кивнул, задумчиво глядя меня с необъяснимой грустью.

— Я очень хотел, чтобы так было. К сожалению, это выходит не всегда. Не всегда удается закрыть собой. И очень стыдно, когда не успеваешь это сделать.

— Ты говоришь загадками, Олег. Я не понимаю.

— Это временно, Марин. Это пройдет. Понимание наступит совсем скоро. А сейчас даже не заморачивайся на эту тему. Скажи-как мне лучше, если ты живешь одна, то кто гуляет с собакой?

Брагин, черт бы тебя побрал... Спокойно, Марина. Прошло уже много времени...

— У меня нет собаки. Персиваль ушел на радугу вслед за мамой. И мы просто не смогли...

— Все-все. Я понял. Жаль Персика. Чудесный был пес. Ты сейчас наконец-то избавишься от меня, поднимешься на лифте в квартиру. Позвонишь отцу, расскажешь ему во всех деталях о том, что сегодня творила в операционной. Возможно, потом нальешь себе вина и сядешь к фортепьяно. Наверняка начнешь с Шостаковича. Ты всегда начинаешь с его "Прелюдии", когда тебе грустно. Ну а дальше скорее всего будет Бетховен. Или нет? Надеюсь, твои музыкальные пристрастия не претерпели значительных изменений? Или... Ты о чем задумалась, Марин?

А задуматься мне было о чем. Внезапно пришло осознание: я не играла давно. Очень давно. Я не садилась за инструмент как минимум несколько лет. Ни за фортепьяно, ни за нашу семейную реликвию — знаменитый рояль Евы. Но даже не это было самым странным. В моей голове не укладывалось: почему этот факт меня совершенно не волновал. Меня, которая делила с клавишами все свои девичьи радости и тревоги. Которая всегда играла маме — чтобы та расслабилась и отдохнула, отцу — чтобы он сосредоточился, Кате — чтобы она пришла в себя и успокоилась.

Оказывается, я уже довольно долго живу без музыки и не только не сожалею об этом, но даже не осознаю, не ощущаю этой потери. Почему-то делиться этим открытием с Брагиным не не хотелось.

— Задумалась, потому что давно не играла, — ответила я уклончиво. — Но в одном ты прав: поговорю с отцом, выпью вина и проведу вечер с Шостаковичем.

— Очень жаль, что я этого не увижу и не услышу, — посетовал Брагин, когда мы наконец-то выбрались из машины. — Марин... Я не должен это спрашивать, но и не спросить не могу. Просто не смогу заснуть, пока не узнаю...

Еще до того, как прозвучал вопрос, я уже знала, о чем он хочет узнать. Точнее, о ком...

Брагин стремительно подошел ближе, не дав опомниться, сжал мои руки и, требовательно воззрившись на меня, буквально поработил мой взгляд.

— Марина, что случилось с Катей? Это был несчастный случай? Как она умерла? Прости меня. Только не молчи. Пожалуйста, ответь.

Попробуй ему не ответь! Ну и глаза у него! Как крючки. Зацепили так, что не вырваться.

Я и не думала сопротивляться. Конечно же, у него есть право узнать правду. А мне просто нужно собраться с силами, выдать ему информацию — и незамедлительно бежать к отцу. Ну что же, слушай...

Вот тут-то и случилось странное. Странное и страшное. Глядя в нетерпеливые карие глаза, я внезапно осознала, что мне нечего сказать Брагину. Я совершенно не помню Катиной смерти. Не знаю, что с ней случилось и как она ушла из этой жизни.

Господи, этого просто не может быть! Я НЕ ЗНАЮ, КАК УМЕРЛА МОЯ СЕСТРА! Я помню похороны. Помню отчаяние и горе всех родных и близких. Помню, как я в оцепенении смотрела на то, как опускается лиловый гроб в огненный зев крематория. И поминки я не забыла. Отлично помню, кто и что говорил о ней. Но среди всего этого мемориального многообразия нет самого главного воспоминания — о том, как и почему она оставила нас так рано.

Но это еще полбеды. Страшно то, что я спокойно жила с этим незнанием. Меня совершенно не волновал сам факт отсутствия столь необходимого знания. Не о ком-то, а о Кате. Как это вообще возможно?!

Очнулась я оттого, что перепуганный Брагин тряс меня за плечи:

— Да что с тобой? Марина, приди в себя. Не хочешь, не говори. Что же я творю... Не надо было ни о чем спрашивать. Прости меня. Успокойся. Все. Ничего мне не рассказывай.

— Брагин... Я не помню... Я не знаю, как она умерла. Ты понимаешь? Я НЕ ЗНАЮ!

Отчаяние придало мне сил. Одним рывком я вырвала свои руки из его ладоней и, предупредив "Не ходи за мной!" рванула к подъезду. И лишь когда тяжеленная входная дверь закрылась за моей спиной, я смогла перевести дух.

Направляясь к лифту, понимала, что сейчас начнется второй акт "Марлезонского балета", в который превратился мой сегодняшний день. И отцу, с нетерпением дожидающемуся возвращения дочери-триумфатора, придется ответить на некоторые, не самые приятные вопросы.

Мне искренне жаль, папа. Но иначе — никак.

@темы: Фики, Фик Алины Павловой "Русский вальс"

---

Возраст женщины

"Возраст - он для женщин не помеха..."

@темы: Клипы Алины Павловой, Клипы

---

"Да спасёт тебя любовь моя..."

Это точно не развлекалово. Это психологически тяжело.
Вера и любовь способны творить чудеса. Особенно, когда такая Женщина тебя любит и борется за твою жизнь.
Летим, как мотыльки на пламя,
Друзей теряем дорогих.
Помянем тех, кого нет с нами -
И будем думать о живых.

@темы: Клипы Алины Павловой, Клипы

---

"Метель"

@темы: Клипы Алины Павловой, Клипы

---

Дневник Марины. Запись 11

Из нейрохирургического царства Шейнмана я выбралась полчаса спустя. Вряд ли визит закончился бы так быстро, если его более чем гостеприимного владыку не вызвали бы на операцию. По слухам, увечье, требующее немедленного хирургического вмешательства, сложным не считалось, чего не скажешь о получившем его пациенте. То была личность, широко известная в узких кругах, и, как следствие, высокомерная и истеричная. Явление таких клиентов всегда вело к неизбежному — все лучшие умы и умелые руки неотложного отделения Склифа срочно созывались на помощь. Таким образом, Шейнман и Брагин оказались в операционной, а я, вдоволь наобщавшись с перепуганными и уставшими родителями мальчика — уклончиво рассказав им о возможных перспективах и честно предупредив о коварных осложнениях, — оказалась в гордом одиночестве.

Помню, ожидая лифт, еще невольно посетовала, что из-за экстренного вызова о результатах договора Брагина с его знакомым психиатром я ничего не узнаю до завтрашнего дня.

В ординаторской, уютно устроившись в кресле, дремала отчего-то сильно взлохмаченная Ленка. Как выяснилось пару минут спустя, она дожидалась меня уже битый час. И то, что аппетитно пахло в ее пакете, тоже было для меня.

Лишь откусив солидный кусок от фирменного пирога Ленкиной мамы, я поняла, насколько была голодна. Брагинский кофе и травяной нектар, выпитый у Бекаури, позволили продержаться какое-то время, но испытание в рентгенкабинете и беседа с родителями пациента вытянули из меня остатки сил. Толком и не помню, с чем был пирог. Как не помню всего, что наговорила мне Ленка, жалуясь на нецелесообразное использование главврачом столь незаменимой медицинской сестры не в стерильной операционной, а в разборе пыльной подсобки. Доедая пирог, я пообещала поговорить с Зимой и таким образом спасти своего незаменимого ассистента.

Легкая трапеза пошла на пользу. Переодеваясь, мы с Ленкой оживленно болтали, вспоминая утреннюю операцию. Из всего, сказанного ею, я поняла, что полк почитателей брагинских действий и слов сегодня пополнился новобранцем в лице моей операционной сестры.

Мы вместе вышли из ординаторской. Я хотела попрощаться с Ниной, но заметила, что та о чем-то оживленно беседует с незнакомой женщиной.

Мы с Леной одновременно кивнули, направляясь к выходу, когда услышали Нинино восклицание:

— Да вот же она! Марина Владимировна, подождите, пожалуйста. Вас уже заждались.

Пришлось вернуться. Ленка, растерянно пожав плечами, сообщила, что мешать не хочет и доберется до дома сама. Возражать ей я не стала.

Собеседницей Нины была очень интересная женщина, на первый взгляд, моя ровесница. Природа славно потрудилась, создавая ее облик. Это была эффектная женщина, и все в ней было красиво: и каскад темных волнистых волос, и необыкновенно выразительные карие глаза, обрамленные пушистыми ресницами. Но, несомненно, главным ее достоинством была улыбка — настолько обезоруживающе-искренняя, что игнорировать ее и не ответить было бы кощунством. И я ответила.

— Значит, вот она какая, главная виновница сегодняшнего переполоха?! — поинтересовалась незнакомка.

Я пожала плечами в ответ, не преминув отметить, что и голос у нее очень красивый — чуть низковатый для женщины, но мягкий, с бархатными нотками и запоминающимся тембром.

— Переполох, говорите? — иронично переспросила я. — Но в тот момент в операционной работала целая бригада. Так что лавры единственной возмутительницы спокойствия приписывают мне незаслуженно. Вы действительно ждали меня?

— Вас, Марина Владимировна. Позвольте представиться: Жулина Татьяна Ивановна. — Наши взгляды встретились и, убедившись, что названное имя я слышу не впервые, она продолжила, теперь уже стараясь главным образом для внимательно наблюдающей за нами Нины. — Олег Михайлович сказал, что у вас есть ко мне вопросы по поводу... одной пациентки.

Проницательный взгляд Нины обычно работал не хуже первоклассного рентгена, но на этот раз простейшая отмазка, выданная психиатром, не вызвала ни малейшего подозрения. Мне же оставалось лишь немного подыграть.

— Совершенно верно, Татьяна Ивановна. Спасибо, что нашли для меня время и дождались. Буду вам очень признательна за консультацию.

Нина, добродушно улыбаясь обеим, уже изготовилась послушать нашу беседу. Увы, ее ожидало горькое разочарование.

— Вечер сегодня прекрасный, — как бы между прочим заметила Татьяна. — Марина Владимировна, а не совместить ли нам полезное с приятным? Предлагаю немного прогуляться и обсудить проблемы вашей пациентки.

На лице Нины отразилось глубокое разочарование. Очень не хотелось ее расстраивать, но и мне пришлось внести в этот процесс свою лепту:

— Замечательная идея! Освежиться мне точно не помешает.

— Не вздумайте выйти здесь! — предупредила Нина. — Зима час назад разогнала всех журналистов. Но пара самых назойливых желторотиков окопалась в кустах гортензии. Они стерегут вас, Марина Владимировна.

— Пара желторотиков?

— Так мы называем писак из желтой прессы, — проинформировала меня Татьяна. — А с ними лучше не связываться: все переиначат, переврут — потом век не отмоешься. Поверьте, Марина Владимировна, нам лучше воспользоваться другим выходом. Спасибо, Нинуль, и до завтра.

По дороге к запасному выходу мы обе какое-то время испытывали вполне объяснимую неловкость. Но вот тяжелая дверь неохотно открылась и тут же захлопнулась за нашими спинами, таким образом продолжив свою неизменную вахту и охраняя покой страждущих и врачующих под сводами старой московской обители.

А мы в одночасье оказались в мире, уже погрузившемся в таинство затяжного летнего заката. Воздух, щедро промытый дождем, был прохладен и свеж. Бесчисленные лужицы, как осколки разбитых зеркал, играли с оранжевыми бликами уходящего на покой солнца.

Растерянно глядя на мокрые лавочки, Татьяна с сожалением констатировала:

— Боюсь, что присесть нам с вами сегодня не удастся. А для первого общения это был бы самый подходящий вариант. Разве что прогуляемся до ближайшего кафе.

— Татьяна Ивановна, там сложно уединиться, а проблема у меня, как вы догадываетесь, не для посторонних ушей. А что если мы посидим в моей машине? Такой вариант подойдет?

— Отличная идея, и не помешает никто.

Цвет мокрого асфальта моей машины сейчас полностью оправдывал свое название, практически сливаясь с новеньким дорожным покрытием. Вся в мурашках дождевых капель, новенькая Тойота встречала свою хозяйку немым укором.

А вот сесть на свое привычное место мне не удалось.

— Марина Владимировна, могу я попросить вас уступить водительское кресло? Я в машине все вам объясню.

— Хорошо, — растерянно кивнула я, направляясь к переднему пассажирскому сидению. Когда обе устроились и немного развернулись друг к другу, я насмешливо спросила: — Боитесь, что психану и уеду?

— Всякое бывало, Марина Владимировна, — уклончиво отозвалась Татьяна, — но я почему-то уверена, что вы бы этого не сделали. А место ваше заняла, потому что мне удобней беседовать с человеком, когда он сидит по правую руку. Наверное, просто привычка. Теперь к делу. Насколько я поняла, инициатива этой встречи принадлежит отнюдь не вам.

— Не мне, — кивнула я. — Ее идейный вдохновитель был экстренно вызван на помощь и сейчас оперирует.

— Это даже к лучшему. Первоисточник всегда надежней любого пересказа. Не скрою, услышанное от Олега меня заинтересовало. И в профессиональном плане, и в человеческом. Подобные ситуации для нас — большая редкость. Конечно, не такая, как внутреннее обезглавливание для хирургов, но все-таки.

С этого признания началась наша беседа. Началась трудно, я бы даже сказала, со скрипом. Но постепенно, видимо, с помощью каких-то профессиональных приемов и осторожных наводящих вопросов, Татьяна свела на нет мой откровенно нигилистический настрой. Я просто почувствовала не снисходительную вежливость, чем частенько грешат многие ее коллеги, а искренне желание разобраться в моей ситуации и помочь.

Я и не заметила, как начала говорить. И уже отпала необходимость в каких-либо наводящих вопросах. Достаточно было лишь зрительного контакта, и все мои сомнения и страхи полезли наружу, словно подчиняясь какому-то неведомому зову колдовских Татьяниных глаз.

Закончив, я откинулась на спинку сидения и приготовилась мужественно выслушать суровый приговор психиатра. Но ничего подобного не прозвучало. Не было ни длинного монолога, ни заумных терминов. Татьяна начала с того, что я больше всего хотела от нее услышать и ради чего согласилась на эту встречу.

— Прежде всего хочу сказать, что со своей проблемой вы, Марина Владимировна, обратились к специалисту нужного профиля. Пусть вас это не пугает: ничего страшного в вашем рассказе я не услышала. Для объяснения подобной амнезии существует масса причин. В них-то нам и предстоит разобраться. От всего, не имеющего к вам отношения, будем избавляться, как от балласта, и постепенно нащупаем истинные причины произошедшей аномалии. А сейчас я буду вынуждена вас несколько озадачить. Уверена, рассказанное вами — это далеко не все, что загадочно исчезло из памяти. Подозреваю, что это лишь вершина айсберга. А вы, надеюсь, помните его закон: над водой возвышается лишь одна шестая часть ледяной горы.

Я смотрела на Татьяну с плохо скрываемым испугом.

— То есть вы хотите сказать, что забыт не конкретный человек, а какой-то значительный период моей жизни?

— Совершенно верно, — подтвердила Татьяна. — И с этого момента вы должны спокойно, не форсируя события, постараться определить, какой период своей жизни вы помните смутно. Скорее всего из этого промежутка какое-то одно загадочное событие сработало, как детонатор, и блокировало прочие воспоминания. Обычно такая реакция бывает на пережитые трагедии. Но об этом мы поговорим в следующий раз. Все обнаруженные странности обязательно фиксируйте. Было бы идеально, если бы вы сейчас завели дневник. Понимаю, что жанр этот свою популярность потерял. А жаль. То ли дело раньше? Подобные записи в вашей ситуации могли бы очень помочь.

Сердце пустилось вскачь. Дневник... Вот оно, решение! Как же я раньше об этом не подумала?

Словно прочитав мои мысли, Татьяна предупредила:

— А теперь самое главное. Марина Владимировна, очень важно, чтобы все забытое вы вспомнили сами. Не позволяйте никому рассказывать о событиях, ушедших из памяти. Не читайте писем, если такие сохранились. Желательно временно воздержаться даже от просмотра фотографий. Слушать себя, все подмечать — и обязательно фиксировать. Постарайтесь припомнить все свои увлечения, все, что вы умели: танцевать, музицировать, рисовать, вязать, вышивать... Не утеряны ли знакомые навыки? Вспомните о своих вкусовых пристрастиях, о любимых цветах, ароматах. Подумайте, все ли осталось прежним? Не раздражает ли то, что раньше нравилось? Ну и последнее, возможно, самое невероятное. Тем не менее, исключить этого совсем мы не можем: нужно выяснить у родных и близких, не было ли в вашей жизни обращений к психотерапевту, не подвергались ли вы гипнозу. Я понимаю, сейчас вам это кажется смешным — иной реакции я и не представляла. Но спросить все-таки придется. Чтобы раз и навсегда исключить подобную причину из наших поисков. Пожалуй, с этого мы и начнем.

— Ну, если нужно, я, конечно, спрошу у отца, — удержаться от смеха было очень сложно. — Представляю его лицо в этот момент... Татьяна Ивановна, в целом задача мне ясна. Очевидно, что путь сложный, но вы задали вектор. А когда понимаешь, в каком направлении двигаться, уже не так страшно. Так что спасибо. Когда наша следующая встреча?

— Даже так? А я хотела дать вам время на раздумье. В конечном итоге, я не единственный психиатр в Склифе и уж точно не самый опытный. Так что...

— Татьяна Ивановна, все это понятно, я тоже такое иногда говорю своим пациентам. Лучше признайтесь: вы беретесь за меня?

— А вы еще сомневаетесь, Марина Владимировна? Это очень интересный случай. Вот вам карточка с моими координатами. Пусть пройдет ночь. Такие решения лучше принимать утром. Жду вашего звонка. И при случае успокойте Брагина. По-моему, он волнуется даже больше вас. Всего хорошего, Марина Владимировна. Была рада знакомству.

Я только успела кивнуть в ответ, как дверь машины захлопнулась. Предложение подвезти я озвучить просто не успела. Впрочем, как выяснилось несколько минут спустя, Татьяне это было совсем не нужно. Недалеко от моей машины притормозил шустрый Опель. Она быстро направилась к нему, но перед тем, как сесть, еще раз широко улыбнулась и махнула мне рукой.

Белая машина увезла Татьяну в неизвестном направлении, а я по-прежнему сидела на пассажирском кресле, смотрела вдаль и буквально тонула в потоке мыслей — и о грядущем расследовании своего загадочного беспамятства, и о встрече с отцом, которому уже известно о сегодняшней операции, и о том, как сообщить ему новость о Бекаури, чтобы эта информация не привела к сильным переживаниям и, как следствие, к неминуемым осложнениям. Но самым удивительным было то, что вреди этого мощного потока разнообразных размышлений то и дело всплывало лицо Брагина. Ну уж нет! Общения с ним мне сегодня хватило! Даже с избытком!

Только вот Провидение сегодня явно было не на моей стороне...

* * * * *

Брагин стремительно несся по Склифу в сторону запасного выхода, проклиная на ходу и нелепую операцию, проведенную более для подстраховки, нежели для пользы дела, и одуревшего от вседозволенности и безнаказанности пациента, и его гориллоподобных охранников, возомнивших, что им, как и шефу, тоже можно все. Да еще Нина, подтрунивая над Брагинской горячностью, никак не желала сообщать, в каком направлении удалились Татьяна с Мариной. Эта их встреча и знакомство, в силу объективных обстоятельств произошедшая без его участия, очень волновала Брагина. Как бы Маринка сгоряча не наломала дров! То, что без помощи психиатра не обойтись, было понятно сразу. Но привлекать кого-то постороннего в том случае, если Марина не доверится Жулиной, очень не хотелось. Во-первых, Брагин высоко ценил Татьяну как специалиста. Во-вторых, в силу своего влияния на нее, он не сомневался, что при желании всегда может быть в курсе их общения с Мариной. А он должен быть в курсе. Просто обязан — и точка.

Брагин вылетел на улицу, остановился в нескольких метрах от запасного выхода и растерянно огляделся: ну и где их искать?

После дождя стало значительно прохладней, и он мысленно порадовался, что так предусмотрительно облачился с утра в любимый свитер. А не подождать ли ему Марину возле ее машины? Куда бы они не удалились с Татьяной для беседы, вернется же она когда-нибудь к своему железному коню.

Приняв решение, Брагин направился к заветной аллее, на которой любила парковаться Марина. Да-да, за прошедшие две недели он многое разузнал о ее привычках и предпочтениях. Вот она, новенькая темно-серая Тойота, старательно вымытая июльским дождем.

И где же твоя хозяйка? По какой тропинке бродит она сейчас с психиатром и сменила ли гнев на милость? Стоп! Так вот же она. Сидит в гордом одиночестве. Почему-то на пассажирском кресле. Что она высматривает там, вдали? Неужели плачет? Это Нарочинская-то! И куда делась Татьяна? Что произошло между этими женщинами?

Пару минут спустя он распахнул дверь темно-серой машины и по-хозяйски уселся на водительское место. Марина не протестовала — она вообще не произнесла ни звука. Взгляд ее по-прежнему был задумчив и устремлен в никуда.

Где ты сейчас, Маринка? В какую даль унеслись твои мысли?

— От тебя нигде не скроешься. Да, Брагин?

Ну и голос... Держится из последних сил — это очень заметно. Но не плачет. Хоть в этом она постоянна.

Брагин развернулся к Марине и, уже не таясь, всмотрелся в ее лицо.

— А ты хотела скрыться?

— Нееет, — задумчиво прозвучало в ответ. — Просто констатирую факт. Как прошла операция?

— Дааа, какая это операция. Так, одно название. Ну, а у тебя какие новости? Поговорила со страшным психиатром?

— Кончай издеваться, Брагин. У меня сейчас не то настроение. Наверное, нужно тебе сказать "спасибо" за Татьяну. Она оставила о себе очень приятное впечатление, да и наша с ней беседа была весьма продуктивной.

— Не надо мне твоего "спасибо", — отмахнулся Брагин. — Я просто рад, что вы нашли общий язык. Марина, ты меня вообще слышишь? Может быть, хватит бездумно пялиться на дорогу. Рассказывай давай, о чем вы там договорились. Во всех подробностях, пожалуйста.

Брагин откинулся на спинку сидения и требовательно уставился на Марину. Та, опять-таки из духа противоречия, даже успела подумать о противлении этому вопиющему факту насильственного выуживания из нее очень личной информации. Но ни на бунт, ни на банальное возмущение сил уже не осталось.

Ладно, Брагин, твоя взяла.

* * * * *

Во время моего рассказа Брагин был очень серьезен, задавал много вопросов. Вначале это напрягало, но затем я поняла, что, благодаря им, на некоторые умозаключения и советы Татьяны удается взглянуть под другим углом.

— И каков дальнейший план ваших совместных действий? — спросил он, когда рассказ подошел к концу.

— Мы решили проверить на практике один постулат народной мудрости и выяснить, действительно ли утро мудренее вечера. Пока же я довольствовалась карточкой с указанием фамилии, имени, отчества и занимаемой должности рекомендованного тобой психиатра. Там еще имеется пара телефонов. Ах, да, чуть не забыла самое главное: Татьяна Ивановна заявила, что тоннель, в который я угодила, достаточно извилистый и темный для того, чтобы заинтересовать любого психиатра. И свет в конце него вроде как имеется. Собственно, это все. Что скажешь? Брагин, чего ты на меня так уставился?

— Стараюсь привыкнуть к тебе нынешней. Все бы ничего, но эти твои шипы... Откуда они вообще...

— А вот это тебя не касается, Брагин, — решительно оборвала я его. — Знаешь что? Я тебе все рассказала. Спасибо, что выслушал, что был со мной на КТ. Ты и правда сегодня очень помог, Олег. Но мне пора ехать домой и в одиночестве подумать над вопросами Татьяны. Здесь ты мне точно не поможешь. Никто не поможет. Теперь это только мое.

Брагин смотрел на меня, вытаращив глаза.

— Что значит, в одиночестве? В такой момент? Неужели твои родные не замечают ничего странного? Да они всегда чувствовали тебя так, что мы все просто изумлялись. Впору было поверить в мистику. Можешь считать меня параноиком, но что-то здесь не так, Марин. И я выясню, что именно. Давай мне ключи от машины — тебе сейчас за руль лучше не садиться.

— Какие ключи, Брагин? Куда ты собрался меня везти?

— У тебя никогда не было секретов от матери. Уверен, что о происходящем с тобой она не может не знать. И уж точно ей известны причины. Чем бы там Анна Сергеевна ни руководствовалась, скрывая от дочери правду, но мне она расскажет все. И объяснит причины произошедших с тобой перемен. Я не уйду из вашего дома, пока не разберусь в этой чертовщине.

Я пыталась его остановить — короткими фразами, жестами. Но он, казалось, оглох и ослеп от возбуждения.

— Давай ключи.

Дрожащей рукой я покорно протянула их ему. Машина завелась сразу и плавно покатила по мокрому асфальту. А мое сердце, казалось, сейчас выскочит из груди. Во рту пересохло.

Остановись, Олег. Пока не поздно, остановись!

— Где она сейчас? Куда ехать, Марина? Что с тобой? Господи, да на тебе лица нет. Пожалуйста, успокойся. Я просто хочу увидеть Анну Сергеевну и поговорить с ней о тебе. Слышишь? Просто поговорить.

Поздно...

— Слышу, Олег. Иногда то, что нам кажется простым, таковым вовсе не является, — неопределенно отозвалась я, понимая, что просто не могу произнести роковые слова.

— Марина Владимировна, ты не умничай. Просто скажи, куда мы едем? Где твоя мать сейчас?

Господи, как же стучит в висках кровь... Просто соберись, Марина. Глотни воздуха. А теперь скажи. Скажи ему...

— Мама... на Новодевичьем...

Видимо, ответ мой прозвучал глухо.

— Не понял. Где? Ты сказала...

Машина, до этого плавно выруливающая на основную дорогу, резко встала.

Наконец-то понял.

Впрочем, ему-то какое дело до моей потери?

Это у меня сейчас кровь в висках стучит так, что всё, доступное взору, ритмично пульсирует.

Это у меня со сверхзвуковой скоростью по телу распространяется озноб.

Это я за три года так и не привыкла к одной чудовищной по своей сути фразе — "мама умерла..."

Но какое дело до всего этого Брагину?

Явно затянувшееся молчание насторожило, и я осторожно покосилась в его сторону. Одного лишь взгляда было достаточно, чтобы понять: услышанная новость потрясла Брагина.

— Господи, Анна Сергеевна... Я не знал... Правда не знал... Ты прости меня, Марин.

Такой реакции я точно не ожидала. Мысленно допускала вежливое сочувствие. Но чтобы вот так нервно подергивалась верхняя губа... Чтобы глаза в считанные мгновения наполнились ужасом...Чтобы их взгляд так старательно прятался от моего... Странно все это.

— Олег, — осторожно позвала я, — эта новость... о маме... она для тебя что-то значит?..

— Значит, Марин. Очень много значит. Ты меня, пожалуйста, ни о чем не спрашивай. Я сейчас не смогу ничего толково объяснить. Просто поверь, мне очень больно.

Не увидеть это мог бы разве что слепой.

— Я вижу, Олег.

Наконец взгляд его перестал беспорядочно метаться по салону автомобиля и несмело встретился с моим.

— Когда это случилось, Марина?

— Скоро будет уже три года. Три года, как мы живем без нее.

Шерстяной кардиган не спасал от озноба. Его источник находился внутри меня.

— Прости мне мою настойчивость, Маришка. Но я должен спросить: это был несчастный случай? Как это произошло. Она страдала?

А вот сейчас я была ему очень благодарна за "Маришку". Совсем ненадолго, но холод остановил свое наступление. Теперь осталось собраться с силами и просто выдать информацию. Информацию — и ничего больше.

— Онкология, Олег... Вижу, ты потрясен. Да, оказывается, и так бывает. Знаменитый хирург-онколог умирает от болезни, борьбе с которой посвятила всю свою жизнь. Чудовищная насмешка судьбы. Конечно, она страдала. И мы вместе с ней. Восемь месяцев. Восемь кошмарных месяцев... Она умирала у меня на руках. Месяц за месяцем... День за днем... Не хочу больше вспоминать, Олег.

— Не надо, не вспоминай. Я хорошо знаю, как это бывает. Я все понимаю, Марин. Просто еще не могу поверить. Анна Сергеевна. Наша Анна Сергеевна. Мы на курсе называли ее королевой Анной.

Сколько невероятно дорогих сердцу воспоминаний может вызвать одна фраза! Сколько боли способна она причинить!

— Я знаю. Ее все так называли. Хватит, Олег. Неужели ты не понимаешь...

— Прости, Марина, я от растерянности плохо соображаю, что говорю. Как же вы все пережили такую потерю?

Он говорил тихо, очень осторожно подбирая слова, боясь лишний раз ранить.

— Как пережили? — эхом отозвалась я. — Мы все еще переживаем, Олег. Это мамины страдания закончились три года назад. Но не наши. Я буду тебе очень благодарна, если мы закроем эту тему. Как видишь, сегодня нам с тобой ничего выяснить не удастся, ибо с моей мамой ты уже поговорить не сможешь. Отдай мне, пожалуйста, ключи.

Он отрицательно мотнул головой.

— Я же сказал, что сегодня отвезу тебя сам. Прости, что так вышло с Анной Сергеевной. Но ведь есть еще один человек, который всегда знал и знает о тебе все. Даже то, о чем не догадывались ни Ева Павловна, ни Анна Сергеевна. Помнится, что ты сама говорила: "От Кати у меня секретов нет". Я хочу поговорить с твоей сестрой.

Господи, эта пытка когда-нибудь закончится?

— Олег, послушай...

— Нет, это ты меня послушай: мы едем к твоей Кате. — Брагин завел машину и, повернувшись ко мне, спросил: — Вы по-прежнему не разлей вода и живете вместе?

— Едем, — обреченно кивнула я вместо ответа, чувствуя, что к горлу подступает комок.

— Где она сейчас?

— Катя... на Новодевичьем.

Я слепо смотрела вперед.

Машина заглохла. Брагин водрузил оба локтя на руль и уронил голову на руки. Напряжение было настолько сильным, что возникало ощущение — оно вот-вот материализуется и мы оба сможем лицезреть воплощение нашего отчаяния. Только через несколько томительных минут Брагин смог даже не спросить, а тяжело выдохнуть:

— Когда?

— Пять лет назад.

Лысая голова в тот же миг оторвалась от спасительной подставки. Брагин медленно повернул лицо в мою сторону. Широко распахнутые карие глаза, казалось, уговаривали меня забрать свои слова обратно. Словно это в моих силах — вернуть Катю, вернуть маму...

— Господи, да что же это за напасть такая? Прямо рок какой-то вас преследует. Маринка... Милая моя...

Рок? Да что ты о нем знаешь, Брагин? Ты сейчас на последней странице трагической книги нашей семьи. И что-то в твоем горестном, но одновременно упрямом выражении лица дает мне понять, что закрывать эту книгу ты не намерен. Пока не выяснишь все.

— Я правильно понимаю, что и Ева Павловна... тоже...

— Правильно. И прежде чем ты назовешь следующее имя, я, пожалуй, облегчу тебе задачу. Олег, проще назвать тех, кто еще жив. Нас осталось двое: отец и я.

Борьба с ознобом закончилась моей полной и безоговорочной капитуляцией. Я и не заметила, как начала дрожать. Зато Брагин смотрел на меня со все возрастающей тревогой. Казалось, он хочет что-то предпринять, но никак не может решиться.

— Я не могу поверить, — признался он. — Девять лет, Марина. Я не был у вас девять лет. Одно из самых теплых воспоминаний моей молодости — это большая, счастливая и очень дружная семья Одинцовых-Нарочинских. Господи, что я говорю? Прости ты меня, что лишний раз напоминаю. Просто в это почти невозможно поверить.

— Но это так. Помнишь знаменитый ленинградский дневник Тани Савичевой?

— Марин, я помню. Не надо...

— Ну почему же? — упрямо возразила я, едва справляясь с неизвестно откуда накатившим приступом злобы. — Помнишь, как заканчивается тот дневник? Молчишь? Ну тогда я напомню: "Савичевы умерли. Умерли все..." Так вот, Брагин, и Одинцовы умерли все. И Нарочинские. Почти все. Хотя те двое, что остались, так устали ловить своих родных над пропастью во ржи... Да еще на поверку оказались такими хреновыми ловцами... такими криворукими...

— Марина, ты вся дрожишь...

— Зато я теперь специалист по похоронам. Первокалассный. Нарочинских везу к деду — на Новодевичье. Одинцовых — к Еве, на Троекуровское. Вот так и живу, Брагин. Между двух кладбищ.

— Все, Марина. Все.

Но остановиться я уже не могла.

— Тебе шипы мои не нравятся? Ну что поделаешь? Хоть какая-то защита. Правда я мечтала отрастить панцирь или, на худой конец, обзавестись прочной раковиной. И здесь облом, Брагин. Вместо спасительных домиков — набор острых колючек. А теперь самое время подумать: оно тебе надо? Лучше держись от меня подальше, Олег. Вдруг это все заразно?

Вместо ответа он протянул руку и буквально сгреб меня в охапку. Помню, что сопротивлялась, старалась вырваться из захвата, отталкивала от себя крепкие руки. А потом началось настоящее извержение. Все, что накопилось за этот бесконечный день, все, что сдерживалось и подавлялось усилием воли, прорвало преграды и бесследно смело многочисленные кандалы. По щекам неконтролируемым потоком потекли слезы. Холод внути стал непереносимым. В поисках спасения я вцепилась в грубую шерсть брагинского свитера. Он прижал меня к себе, оплел руками дрожащие плечи и спину и, то нашептывая мне что-то успокоительное, то легко касаясь губами виска и волос, медленно и ритмично покачивался, словно баюкал.

И отступил холод.

И бесследно исчезла дрожь.

И слезная лава впиталась в шерсть грубого серого свитера.

И восстановилось дыхание.

И все это произошло прежде, чем я провалилась в спасительный сон.

@темы: Фики, Фик Алины Павловой "Русский вальс"

---

Дневник Марины. Запись 10

— Наконец-то! — воскликнул Брагин. — Ну и что от тебя было нужно отважному джигиту Бекаури? Вроде операцией он остался доволен. Тогда почему у тебя такой неважный вид? Что он там наговорил?

За этими вопросами легко угадывалось желание скрыть беспокойство. А как иначе было объяснить учащенное дыхание и крошечные бисеринки пота на его лысой голове?

Ну что же, он прав: ирония может скрыть многое. Мне что ли попробовать?

— Какой ты, Брагин, любопытный. Вы все там в кабинете создали мне такую рекламу, что наш самый большой начальник никак не мог решить: орден ли на мою грудь водрузить или медаль повесить.

В карих глазах вспыхнули искры, раздался приглушенный смешок — Брагин сразу же включился в мою игру и шутливо возмутился:

— Ну, это он напрасно! Теряет былую хватку наш старина Бекаури. Зачем дополнительно украшать то, что и так является почти совершенством?

Лукавый взгляд быстро скользнул по моему лицу, едва коснулся шеи и тут же спустился к глубокому вырезу на блузке, более чем красноречиво демонстрируя место, которое он таковым считает. Мне ничего не оставалось, как разыграть оскорбленную добродетель.

— Олег Михайлович, оставьте, пожалуйста, ваши неуместные шуточки!

Он опередил меня на пару шагов, уверенно распахнул дверь в рентгеновский кабинет и приглашающе кивнул. Видимо, лицо в этот момент предательски отражало мою внутреннюю дрожь. Ноги же словно налились свинцом и не желали перемещать свою хозяйку в загадочную комнату, в которой привычно царил полумрак. Словно настроившись со мной на одну волну, Брагин, казалось, отлично понимал все тонкости моего состояния.

— Я и не думал шутить, Марина Владимировна. Неужели такой комплимент способен рассердить женщину? Тебе правда не понравилось, что я назвал почти совершенством твою ...

Пришлось прервать его на полуслове:

— Нет, Брагин, я ничего против комплиментов не имею. Скажем так: мне не понравилось слово "почти".

Шутка явно удалась. Об этом свидетельствовали и взметнувшиеся от удивления едва заметные Брагинские брови, и легкое замешательство с ответом.

Убедившись, что в кабинете мы остались вдвоем и ни с кем посторонним объясняться не придется, я направилась к громоздкому аппарату. Помогая мне улечься и устроиться поудобней, Брагин как бы между делом поинтересовался:

— Ты клаустрофобией случайно не страдаешь?

— Не верю собственным ушам! Неужели нашелся хоть один факт из моего туманного прошлого, который был бы тебе неизвестен?

— Я и сам удивляюсь этому, но оказалось, что есть. Ну так как? Кричать и бесноваться в бублике не будешь?

— Стопроцентной гарантии я тебе, конечно, дать не могу, потому как кататься на таком веселом атракционе мне еще в жизни не доводилось. Ладно, иди уже за монитор, и давай поскорей с этим покончим.

Но уходить Брагин не спешил. Напротив, он сделал пару шагов вперед и застыл перед моим вынужденным лежбищем.

— Марин, у тебя голос дрожит. — Широкая ладонь потянулась и в мгновение ока осуществила профессиональный захват моего запястья. По инерции я предприняла была слабую попытку сопротивления, но он громко шикнул и замер, подсчитывая удары, затем недовольно качнул головой: — Вот и пульс у тебя сумасшедший.

Ох, Брагин! Пульс сумасшедший... Голос у меня дрожит... Если бы только голос!

И как только наши пациенты выдерживают это испытание? Я сама, бессчетное количество раз сидевшая за монитором, никогда особо не задумывалась, каково всем этим перепуганным мужчинам и женщинам, отправляющимся в недра этого медицинского монстра в ожидании, возможно, самого главного в своей жизни вердикта? Совсем как я сейчас.

А тем временем руки наши загадочным образом переплелись. То ли он, закончив с пульсом, скользнул ниже и захватил в плен мои пальцы, то ли они сами, безвольные и подрагивающие, обратились за поддержкой... Образовавшийся замок никто из нас почему-то не спешил размыкать. Большой палец Брагина успокаивающе поглаживал мой — у самого основания. Его губы что-то шептали, но мое сознание оказалось способным выхватить лишь то, что сейчас было необходимо как воздух: "Все будет хорошо!"

Я твердила это себе, как мантру, когда мои пальцы первыми вырвались на свободу.

Все будет хорошо!
Я твердила это, когда Брагин закрывал дверь.
Когда уселся у монитора.
Когда, отправляя меня в путь, по-гагарински прокричал: "Поехали!"
Все будет хорошо!

Я твердила это, когда поверхность подо мной наконец-то пришла в движение и потащила свою очередную пациентку на судьбоносное испытание.

Все будет хорошо!
Я твердила это и тогда, когда вновь услышала голос Брагина — на этот раз уже в динамике — и, следуя его совету, прикрыла глаза и замерла.

Все будет хорошо!

* * * * *

Брагин едва успел отключить микрофон, как дверь кабинета распахнулась и на пороге нарисовался Шейнман.

— Ну, чего ты мне названиваешь как оголтелый? — недовольно пробурчал он, усаживаясь рядышком. — Кто там у тебя? Что за персона? Ты же у нас вроде на VIP обслуживание не падкий. Ты же у нас образец бескорыстия. Родственник что ли чей?

Допрашивая Брагина, Шейнман отметил про себя, что прозвучавшие вопросы вызвали скорее досаду, чем желание поделиться информацией. Брагин безотрывно пялился в монитор и, не повернув головы, напомнил:

— Юр, мы же договаривались о звонке.

— Договаривались — это верно. О звонке, Брагин. А не о шести звонках за пять минут. Ну ладно, чего тут? Показывай.

— Посмотри эту голову. Очень внимательно посмотри. Как друга тебя прошу.

— Даже так? Ну ты даешь, Брагин. Нечасто от тебя можно такое услышать. Давай взглянем на эту загадочную голову.

Нахмурившись, Шейнман почти не мигая уставился в монитор. Взгляд Брагина тревожно метался между пульсирующим изображением на экране и привычно сосредоточенным лицом друга.

Но вот Шейнман недовольно поджал губы, тяжело вздохнул и, оторвавшись от экрана, откинулся на спинку компьютерного кресла. Пару раз качнувшись, он резко развернулся в сторону Брагина и, непонятно чему усмехнувшись, поинтересовался:

— Ну, и на что, по-твоему, здесь стоит смотреть? Я думал, случай какой-то интересный. Да не просто интересный, а судя по количеству полученных звонков, исключительный должен быть случай. А все оказалось настолько очевидно, что я здесь совершенно не нужен. Обрадуй своего пациента тем, что у него отличная голова. Я бы даже сказал, что самая лучшая из всех виденных мной за последнее время. Не знаю, чиста ли она в помыслах, но по медицинским показаниям — чиста, как стеклышко.

Брагин облегченно вздохнул, улыбнулся, зачем-то покачал головой и вдруг подозрительно покосился на Шейнмана:

— А ты уверен?

— Брагин, ты пьян что ли или не спал давно? Не верит он... Мне что, на священной книге поклясться или для убедительности кусок линолеума съесть?

— Линолеума-то зачем? — изумленно переспросил Брагин.

— Ну как же! Обычно дающие слово для пущей убедительности землю едят. За неимением земли, думаю, можно воспользоваться подручным напольным покрытием. Или все-таки без клятв обойдемся? Ладно, Брагин, кончай дурака валять. Прочитать этот снимок мог бы и самый захудалый интерн. Зачем ты меня-то вытащил? Молчишь? Какой-то ты неразговорчивый сегодня. Ну да черт с тобой. Кстати, как долго еще твой VIP клиент будет мучиться от неизвестности? Уже вытащи его оттуда и сообщи приятную новость. Почему-то ты не спешишь. Подозрительно все это.

— Юр, спасибо тебе за помощь. Я твой должник. Но пациент в аппаратной — натура нервная и впечатлительная. Дальше я и сам справлюсь. Без обид, ладно?

Шейнман осуждающе покачал головой и выразительно закатил глаза:

— Брагин! Ты просто неисправим! Ну так бы сразу и сказал, что у тебя там баба, а то разыграл тут целое представление: "Как друга тебя прошу".

— Ну так я и просил как друга.

— Э, нет! Правильней было бы сказать: как охотник — охотника. Мне остается только радоваться, что свою дичь мы выслеживаем в разных угодьях. Если честно, я бы охотно взглянул, что за лань ты заарканил, но так уж и быть...

— Шейнман, ты обалдел что ли? Я же ясно сказал: хочу помочь одной коллеге. А коллеги наши, как известно, огласки не любят. Вот и вся интрига. А тебе уже повсюду лани да газели мерещатся. Ты давай это, с охотой-то своей завязывай. Не ровен час, отморозишь себе... что-нибудь нужное. Иди уже, снайпер! Мы закончили, — объявил в микрофон Брагин и быстро направился к завершившему свою работу томографу.

Вслед ему неслась хорошо знакомая песня, фальшиво исполняемая удаляющимся Шейнманом:

Я помню, давно, учили меня отец мой и мать:
Лечить - так лечить! Любить - так любить!
Гулять - так гулять! Стрелять - так стрелять!

Тот уже было почти шагнул за порог, когда услышал в аппаратной женский голос, показавшийся ему знакомым.

Юрий Михайлович был по природе своей человеком любознательным, а посему решил совсем ненадолго задержаться, исключительно, чтобы мельком взглянуть на брагинскую пациентку и, извинившись, тут же ретироваться. Велико же было его изумление, когда из аппаратной показалась не кто иная, как Марина Владимировна Нарочинская.

* * * * *

Лицо Брагина было непроницаемым. На мое наигранно беззаботное "ну, что там?" он ничего не ответил. Помог подняться и кивнул головой в сторону кабинета рентгенологов:

— Лучше будет, если ты сама все увидишь.

Оптимистичное начало! Не правда ли? Видимо, на экране меня поджидает сюрприз.

Как оказалось, сюрприз и правда поджидал, но еще на подступах к экрану. У входа в кабинет стоял Юрий Михайлович Шейнман и изумленно таращился на меня.

— Марина Владимировна? А вы здесь какими судьбами?

Ответить мне не удалось — Брагин опередил. Довольно язвительным тоном он поинтересовался:

— А вы, Юрий Михайлович? Что вы забыли здесь в столь поздний час?

Мне это показалось, или в его тоне и правда сквозил необъяснимый сарказм? В итоге вопрос прозвучал как издевка. Интересно почему? А виноватый взгляд Шейнмана чем можно объяснить? Что тут вообще происходит?

— Да я... забыл здесь на столе кое-что... важное. Вот и вернулся.

— И что же? — еще более язвительно уточнил Брагин.

Взгляд Шейнмана лихорадочно метался по длинному столу, на котором в этот день царил удивительный и совершенно ему не свойственный порядок. Наконец он наткнулся на спасительную синюю папку, лежащую прямо передо мной.

— Вот она! — обрадованно воскликнул Шейнман. — А я все думал, где ее забыл? Мне отчет писать, а важнейшие данные пропали.

Я взяла в руки папку и уже было собралась протянуть ее своему забывчивому коллеге, когда внезапно прочитала на ее широком белом стикере — "Гинекология". Брагин, стоящий у меня за спиной, видимо, тоже успел ознакомиться с надписью. Он легко выхватил папку у меня из-под носа, повернул так, чтобы Шейнман мог прочесть нужное слово, и, протягивая ее, уже откровенно потешался:

— Да вы, Юрий Михайлович, как я погляжу, на все руки мастер.

Шейнман зажмурился на мгновение, глухо рассмеялся и, признавая поражение, поднял обе руки.

— Ну ладно, поймали старину Шейнмана с поличным. Признаюсь, что явился сюда...

Узнать о причине явления Шейнмана в рентгеновский кабинет после честно отработанной в поте лица смены нам помешала запыхавшаяся от быстрого бега медсестра. Она беспардонно ввалилась в кабинет и, почти не обращая внимания на присутствующих, уставилась на злополучную синюю папку. Ее узкие глазки заблестели, а потом раздался восторженный крик:

— Вот она! Извините. Зашла в перерыв поболтать с Наташкой и забыла про папку. Через час хватилась, а где именно забыла, никак не вспомню. Все лаборатории избегала, все кабинеты обсмотрела — как свозь землю провалилась. Тут-то и вспомнила, что с Наташкой кофе пила.

— Вы в следующий раз поосторожнее с документами, — назидательно посоветовал Брагин, протягивая забывчивой медсестре папку.

— Так там не документы, — хихикнула она в ответ, — это я результаты анализов из лаборатории забирала. Да они не срочные. Спасибочки вам.

Девушка выпорхнула из кабинета, в котором на несколько мгновений повисло неловкое молчание. Я к тому моменту уже догадалась, что делал здесь Шейнман и кто его сюда затащил. Ай да Брагин!

— Давайте закончим это ненужное притворство, Юрий Михайлович. Вас ведь Брагин сюда зазвал, правда? Ну, хватит выгораживать друга. Я же не дура. Что, все настолько плохо?

— А вы не хотите сами сесть к экрану, Марина Владимировна? — спросил Брагин.

— А вы как думаете, Олег Михайлович? — сердито поинтересовалась я и, стараясь игнорировать вновь зарождающееся волнение, опустилась в кресло и буквально заставила себя взглянуть на монитор. Увиденное настолько ошеломило, что я даже несколько раз потрясла головой, чтобы удостовериться в реальности полученных снимков. Затем развернулась на кресле к Брагину и Шейнману. Оба понимающе улыбались.

— Ну, и как вам увиденный фильм? А, Марина Владимировна? — поинтересовался Шейнман.

— Лучше не бывает, — искренне созналась я. — Стало намного легче.

Намного легче... Если бы только эта улыбчивая парочка могла знать, какой груз в одночасье свалился с меня. Как много гадостей я успела нафантазировать до этого злополучного обследования. Какая же я была дура!

— Брагин вот тоже ничего не увидел. Решил удостовериться. Поэтому я здесь. Вы уж не сердитесь, Марина Владимировна, а тайны я хранить умею. Только скажите, что привело вас в этот кабинет? Почувствовали какие-то изменения, боли? Проблемы со зрением? Что не так? Давайте начистоту. Буду искренне рад вам помочь.

— Спасибо, Юрий Михайлович. Я это обязательно учту. К счастью, ничего из перечисленного вами, меня не беспокоит. Это был профилактический осмотр. Я не буду сейчас вдаваться в подробности, но по материнской линии у меня неважная наследственность. Поэтому время от времени приходится обращаться за помощью к коллегам.

Сказанное мною было недалеко от правды, поэтому угрызений совести я не чувствовала.

— Вы молодец, Марина Владимировна, — восхищенно признался Шейнман. — Вот если бы все так дисциплинированно относились к профилактическим осмотрам, насколько меньше работы бы у нас с вами было. Не правда ли?

— Возможно, — уклончиво ответила я. — Ктати, так закрутилась сегодня, что совершенно забыла поблагодарить вас, Юрий Михайлович, за подаренный букет. Неожиданный и очень приятный сюрприз. Огромное вас спасибо.

— Я был просто счастлив подарить его такой очаровательной женщине, которая еще оказалась и талантливейшим хирургом. Вам понравился букет?

— Очень красивый. И душистый... очень. Еще раз спасибо.

— Ваше спасибо я, пожалуй, разделю с Брагиным. Не удивляйтесь, Марина Владимировна. Дело в том, что если бы не он, я бы и не догадался купить вам этот букет. Обычно я дарю розы, герберы, тюльпаны. А вот вашего вкуса не знаю, решил поинтересоваться у коллег. Думаю, в Первой хирургии столько мужиков. Наверняка уже не раз дарили букеты единственной представительнице прекрасного пола. Брагин-то мне и рассказал по-дружески про вашу страсть к лилиям. Сам бы я ни за что не догадался.

— Значит, Брагин... — эхом повторила я, посылая убийственный взгляд в сторону главного виновника произошедшего недоразумения. — Спасибо, Юрий Михайлович. И советчика вашего я непременно отблагодарю. Как он того заслуживает.

— И это только начало, Марина Владимировна. Я постараюсь, чтобы белые лилии появлялись ваших вазах регулярно. Пользуясь случаем, хочу пригласить вас в мое отделение проведать Романа. Шепну вам по секрету, что его родители жаждут лицезреть спасительницу их сына. Да и мне необходимо обсудить с вами серию последующих операций. Я надеюсь на самое тесное сотрудничество с вами во всем, что касается этого пациента. Да и не только его.

Нагловато-лукавый взгляд Шейнмана пришелся мне не по вкусу. Но такие взгляды в моей жизни не новость, а потому пришлось обучиться искусству ставить их обладателей на место.

— Ну, Юрий Михайлович, вы явно переоцениваете мою роль. Позволю себе напомнить вам, что в операционной я была не одна. Это наша общая победа. Но в одном вы правы: плохо, что я не нашла времени и не посмотрела на мальчика. Обещаю, что обязательно зайду сегодня к нашему пациенту, только чуть позже. Перед этим мне необходимо поговорить с Олегом Михайловичем.

— Понял! — кивнул Шейнман. — Удаляюсь. С большим нетерпением буду ждать вас, Марина Владимировна, у себя в отделении и самолично провожу к мальчику. Ну бывай, Брагин.

— Тебе тоже не кашлять, Шейнман. И спасибо за консультацию.

* * * * *

Свой диалог с Брагиным я начала требовательным взглядом.

Выражение его лица менялось с такой удивительной скоростью, что даже очень толковый физиономист был бы озадачен причудливым калейдоскопом из различных улыбок, выражений глаз, замысловатого движения бровей и то появляющихся, то исчезающих ямочек на щеках. Но меня такой мимический парад не смутил.

— Олег Михайлович, вы ничего не хотите мне объяснить?

— Все зависит от того, какого именно объяснения ты от меня ждешь.

Появившаяся на его лице невозмутимость просто поражала.

— Если не возражаете, давайте начнем с лилий.

— Возражаю, Марина Владимировна. Лилиями мы, пожалуй, закончим. Я все объясню. Правда. А сейчас перестань смотреть на меня букой и лучше скажи: ты хоть немного успокоилась?

— С тобой успокоишься, как же! — тяжело вздохнула я. — Шейнмана-то зачем сюда притащил? Еще бы консилиум собрал!

— Будь моя воля, и собрал бы, — настырно заявил Брагин, глядя на меня почти вызывающе. — Если бы так не верил старине Шейнману. А он у нас, Марина Владимировна, один целого консилиума стоит. Ну не смотри ты на меня так! Можешь не верить, но это обследование... короче, нам обоим нужно было знать наверняка. А истину можно установить, лишь руководствуясь объективным взглядом незаинтересованного человека. Мы же оба с тобой были далеко не в лучшей форме.

— Поэтому появился третейский судья? Допустим, ты прав. Но меня-то почему заранее в известность не поставил? Только представь, каково мне было — выйти и увидеть Шейнмана.

— Марин, да ты и так еле держалась, и лишние волнения были ни к чему. Просто я разработал стратегию: ты не должна была узнать об участии в этом деле Шейнмана, а Шейнман, соответственно, не должен был увидеть тебя.

— Даже так! Любопытно! Ну вот что я скажу, Брагин: хреновый ты стратег!

— Даже спорить не буду. Грубо, но справедливо — получилось не очень. Уж прости. Но помыслы мои были чисты.

— Только это и радует, — вздохнула я, — ибо в расследовании причин своей загадочной амнезии я не продвинулась ни на шаг. Стою, как витязь на распутье.

Брагин от возмущения даже присвистнул:

— Неблагодарная ты женщина! Мы за короткий промежуток времени почти полностью исключили проблемы физиологические. А это что значит?!

— Что?

— Что заглянуть нужно в сферы высшего порядка — эмоциональные, психологические. Есть у меня на примете один человек, который мог бы нас с тобой по этим проблемам проконсультировать.

— Нас с тобой? Не думаю. Это моя проблема, Олег. Я очень благодарна за помощь, но с тебя довольно. Я сама разберусь.

Я поднялась с кресла, но Брагин не позволил мне уйти: настойчиво, но мягко вернул на место.

— Подожди. Ты не права, Марин. Подумай сама: каким-то загадочным образом ты забыла лишь то, что касается моей особы. Согласись, я тоже имею право знать, что случилось. Не гони меня: я тебе еще пригожусь.

— Ох, Брагин, — вздохнула я, — прям какая-то русская народная сказка. Пригодится он мне. Хотя, может быть ты и прав: как говорится, на безрыбье... Оставайся.

— Н-да... от такого заманчивого предложения просто невозможно отказаться, — ухмыльнулся Брагин. — Хотя я бы и так остался. А теперь самое время вернуться к моему предложению.

Он сел на гладкую столешницу прямо передо мной.

— Какому предложению? — обреченно поинтересовалась я.

— Ну, насчет консультации специалиста. У нас работает Татьяна Жулина. Поверь, она прекрасный психиатр.

На минуту показалось, что от возмущения у меня свело нижнюю челюсть. Я с трудом переспросила:

— Психиатр?! Ну знаешь... — Наконец усилием воли вернув себе способность изъясняться, я вскочила с кресла и гневно воззрилась на Брагина: — Стоит ли так мелочиться, Олег Михайлович? Может, сразу в Кащенко меня отвезешь?

Брагин в свою очередь решительно поднялся со стола, чтобы преградить мне путь. Таким образом мы совершенно неожиданно оказались стоящими друг к другу очень близко.

— Глазищи-то как горят, — хрипло прошептал он, — хоть прикуривай!

Мне очень не нравилась вся эта ситуация, но хотелось проверить, на что он способен дальше. А Брагин почему-то смотрел на меня очень грустно.

— Маринка, — неожиданно ласково позвал он. — Скажи мне, что случилось с той солнечной девушкой, которую я когда-то знал? Ты когда столько колючек успела отрастить?

Ничего себе, вопрос! Что называется, не в бровь, а в глаз. И как на него ответить? Для этого пришлось бы поведать многое. А это в мои ближайшие планы не входило.

Но как бы то ни было, его вопрос-упрек несколько охладил мой воинственный пыл.

— Хорошо, что ты их заметил. Со мной, Брагин, лучше держать дистанцию. Чтобы ненароком не наколоться.

Грустно поджав губы, он несколько раз кивнул и задумчиво повторил:

— Держать дистанцию... Ничего не меняется? Да, Марин? Ну что же... мне это знакомо. Мы это уже проходили. Правда тогда в твоем взгляде не было колючек. А твои волосы... твои волосы, Марина, были длинными и очень-очень мягкими.

Хрипотца в его голосе почему-то очень волновала.

Волосы...
Мои длинные мягкие волосы...
Предмет маминой и бабушкиной гордости...
Повод постоянных отцовских комплиментов...
Неизменная тема для охов, ахов и добрых шуток обоих Дмитричей.
Непревзойденный способ успокоить и занять Катю...

Я резко тряхнула головой, желая избавиться от наваждения, вызванного дорогими воспоминаниями. Брагин же зря времени не терял — едва коснувшись моих волос, он, безвинно хлопая глазами в ответ на мой пронзительный взгляд, объяснил:

— Я сделал это исключительно в ознакомительных целях. — В тот же миг, слегка наклонившись, он прошептал: — Все такие же мягкие. Зачем ты их отрезала, Маринка?

Я больше не могу слышать его вопросы. Они загадочным крючком достают из прошлого картину за картиной. Ни на одной из них по-прежнему его нет. Но от них очень тревожно на душе. И с каждым новым вопросом тревога лишь растет.

— Довольно, Олег, — попросила я. — Вопросов, воспоминаний, намеков — всего довольно. Если я соглашусь проконсультироваться у твоего чудо-психиатра, ты оставишь меня в покое?

— Слово бой-скаута! — смешно отсалютовал Брагин, а потом серьезно добавил: — Нет. Я оставлю тебя в покое лишь когда мы все выясним, а память восстановится. Конечно, в том лишь случае, если в тот момент ты сама этого захочешь.

Ну вот мы и снова у опасной черты.

— А у тебя имеются основания подозревать, что я этого не захочу?

Ответом мне была хитрющая улыбка и характерное движение пальцев, имитирующее застегивание губ на молнию.

— Так что нравится вам это, Марина Владимировна, или нет, но с сегодняшнего дня мы с вами напарники в загадочном расследовании некоей аномалии. Нам пора. Восходящую звезду нейрохирургии нашего отделения ждет прооперированный ею пациент, ритуальные танцы счастливых родственников и назойливый заведующий нейрохирургического отделения. Я же, с вашего позволения, Марина Владимировна, или без оного отправляюсь на переговоры в отделение психиатрии. И, пожалуйста, не волнуйтесь: высокий уровень обслуживания и конфиденциальность гарантирую.

— Ох, Брагин, ну и болтун же ты! — устало отозвалась я и, хитро прищурившись, напомнила: — Лилии. Ты обещал объяснить. Ну и шуточки у тебя, однако.

Если бы я ожидала увидеть на лице Брагина виноватое выражение, то меня постигло бы полное разочарование. Он не только не чувствовал неловкость — напротив, мой вопрос доставил ему удовольствие.

— А никто и не шутил. Хоть ты здесь уже и провела полмесяца, но нравы Склифа еще не постигла. И не спорь со мной — разве только какую-то их часть. Причем, весьма незначительную часть. А здесь, как в джунглях, нужно держать ухо востро, а нос — по ветру!

— А иначе что? — решила уточнить я, недоверчиво улыбаясь.

— А иначе столь безобидную и столь грациозную лань ожидает незавидная участь.

Брагин трагически наморщил лоб и состроил пугающую гримасу.

— Значит, лань? — с усмешкой переспросила я. — Так ты меня видишь?

— Не совсем. Я сказал "грациозная лань". Вот так я тебя вижу.

Я нервно рассмеялась и напомнила:

— Ты забыл про шипы.

— Забудешь про них, как же! — пробурчал Брагин. — Но для бывалых хищников шипы — не проблема. Они из таких надежных раковин умудрялись доставать трепетных моллюсков, что невольно начинаешь верить в чудеса.

— Жуткие вещи рассказываешь ты, Брагин. Вот ходила я по длинным коридорам Склифа и ничего не боялась. А теперь и от собственной тени шарахаться буду. А лилии-то здесь при чем? Подожди, я пофантазирую: их убийственный запах разгонит всех потенциально опасных охотников за грациозными ланями. Так?

— Не совсем так. Этот запах удержит тебя по крайней мере от одного — возможно, самого опасного. И как на грех, любителя именно грациозных блондинок. А уж если они хоть немного обременены интеллектом... Не понимаешь или делаешь вид, что не понимаешь? Ну ладно, объясню подробнее. Вот скажи мне, Марина Владимировна, известно ли тебе, как ведут себя впоследствии птицы, которых угораздило по молодости и по незнанию схватить в полете осу или пчелу?

Вся эта ситуация с джунглями и спасительными лилиями начала меня забавлять. На вопрос Брагина я вынуждена была лишь пожать плечами.

— Я так и думал, — вздохнул стоящий передо мной орнитолог-любитель. — Так вот, страдания, которые они испытывали от ос и пчел, остаются в их памяти до конца, и уже никогда они не польстятся в полете на что-либо, окрашенное в желто-черную полоску. Так вот лилии от Шейнмана — это твои пчелы-осы. Не понимаешь? А ну-ка, закрой глаза. Да не сопротивляйся ты, ежик! Просто закрой. Я тебя не съем. Вот так, отлично. Теперь представь лицо Шейнмана, а в его руках — такой большой... Ну дальше я описывать не буду. Судя по твоему скривившемуся носу, ты представила нужный букет. Так вот, как у птиц вид черно-желтых полосок вызывает память о боли, так и у тебя Шейнман отныне будет ассоциироваться с запахом лилий. Общаться ты, конечно, с ним сможешь без проблем. Но не долго. А уж о большем ему и мечтать не придется — ты через этот аромат никогда не переступишь.

Изумление от услышанного было столь велико, что я даже не сразу смогла подобрать слова. Я лишь смотрела на него, вытаращив глаза, и время от времени нервно качала головой.

— Даже не знаю, что сказать, — растерянно призналась я наконец. — Да, собственно, по какому праву...

— Поверь, такое право у меня есть, — загадочно ответил Брагин, но при этом смотрел на меня очень серьезно.

Понятно было, что объяснять он мне ничего не будет. Теперь большая часть моих вопросов заканчивалась различными вариантами одного и того же ответа: "Потом сама все вспомнишь".

— Сказать тебе всего я не могу, но пусть это будет право человека, желающего тебе добра и знающего все нравы и обычаи здешних аборигенов. Устроит тебя такой ответ? Ну хотя бы на первое время?

— Отчасти. А что этот Шейнман действительно такой уж ловелас? Просто по виду и не скажешь. Да и не мальчик уже...

— Нет, в его случае все гораздо сложнее. Конечно, он не ловелас. Беда в том, что он себя таковым считает. Ну и с определенными женщинами (а я их тебе уже описал) ведет себя соответственно. Мое дело было тебя предупредить. Шейнман — человек неглупый, и неприятие своей особы (а именно на это я и рассчитывал в твоем случае) почувствует сразу. Вот почему я дал Юрию Михайловичу дельный совет, а ты получила в подарок лилии.

— Слушай, Брагин...

— Охотно, Марина Владимировна. Но позже. — Он кивнул на часы, висящие у входа. — Рабочий день заканчивается, а мне нужно еще перехватить нашего психиатра и договориться с ней о консультации. Да и тебя в нейрохирургии явно заждались. Пошли в лифт. Так и быть, провожу тебя до царства лилейного короля.

 

запись создана: 16.09.2015 в 00:24

@темы: Фики, Фик Алины Павловой "Русский вальс"

---

"Пока Земля ещё вертится..."

Ну что же... Пришло и тебе время поселиться здесь. Тебя называют "венцом" моего творчества. Не знаю, тянешь ли ты на этот эпитет, но то, что ты для меня очень и очень важен - это правда. Всему Склифу. С любовью ))

@темы: Клипы Алины Павловой, Клипы

---

Он наказал любовью. Всех...

Почему-то из всех своих клипов этот я пересматриваю чаще других. Он как-то по-особому мне дорог. Очень жалею, что поторопилась и создала его еще на старой киностудии. Качество, увы, не то. Но уж что есть...

запись создана: 15.09.2015 в 13:28

@темы: Клипы Алины Павловой, Клипы

---

Дневник Марины. Запись 9

— 1 —

Покидающие кабинет смотрели на меня с плохо скрываемым изумлением. На мой вопросительный взгляд Зименская едва заметно пожала плечами. Брагин выходил последним.

— Ты как? Может быть, предупредить Бекаури, что...

— Все нормально, — вяло отмахнулась я, уже начинавшая привыкать к сюрпризам, сыплющимся сегодня как из рога изобилия. — Мне даже любопытно, что ему от меня нужно.

— Сейчас узнаешь, — хмыкнул Брагин. — Только помни, как бы ни затянулась ваша беседа, я в любом случае тебя дождусь. И сразу пойдем на КТ.

Когда за Брагиным закрылась дверь, я развернулась и, застыв посреди опустевшего кабинета, с любопытством воззрилась на Бекаури. Тот стремительно поднялся из-за стола, прошел по кабинету и остановился в нескольких шагах. На губах его играла лукавая улыбка. Бездонные черные глаза пристально изучали меня, но шаловливые искорки, то и дело поблескивающие в их глубине, сразу же свели на нет зародившееся было у меня недовольство.

— Удивлена, Марина Владимировна? — наконец прервал он тишину. — Небось, стоишь и думаешь: и что же понадобилось от меня этому старому дураку?

— Если исключить последний довольно обидный и совсем вам не подходящий эпитет, Давид Георгиевич, то вы озвучили мои мысли абсолютно точно. И что же вам от меня понадобилось?

— Лесть из уст столь очаровательной женщины так хочется принять за заслуженный комплимент. Что мне понадобилось? Да многое что, Марина Владимировна. Уж прости мне мою инициативу, но у Веры Георгиевны я тебя на сегодняшний день отпросил. Ох, как же к лицу тебе удивление! Так бы вот удивлял и удивлял. Но ответ до смешного прост: разговор нам предстоит не короткий и, увы, не простой. Не хотелось бы его ограничивать временными рамками или поставить в зависимость от разных обстоятельств.

Смотрит-то как виновато. Видимо, думает, что удивил. Если бы... Похоже, сегодня удивить меня уже будет сложно.

Да у тебя сегодня, Марина, своего рода уникальный день — день неожиданных бесед и сногсшибательных откровений. Даже представить себе не могу, о чем решил поговорить Бекаури, но интригующее начало уже положено: с одной стороны, "Марина Владимировна", с другой — сразу "ты". Как-то не очень вяжется одно с другим. А если еще вспомнить прозвучавшие при встрече неожиданности — "Марина" и "моя девочка", — то становится очевидным: скучать мне не дадут.

Неприятный холодок внутри внезапно начал набирать силу, и я попыталась скрыть свое состояние от внимательных черных глаз, нацепив на лицо добродушную улыбку любознательного человека. Обычно с малознакомыми людьми, не умеющими ни считывать моей мимики, ни расшифровывать выражения глаз, это срабатывает безукоризненно. Этакая непроницаемая маска — "сама любезность". Увы, Бекаури наживку не проглотил и "прочитал" мое лицо практически безошибочно:

— Что я вижу? Нервничаешь? А вот это зря. Ну вот что, Марина Владимировна, день у тебя был непростой, да и у меня нелегкий. Давай-ка сядем на этот диван. Все лучше-то, чем на стульях маяться. Ты как, согласна?

— Почему бы нет? — пожала я плечами и, не дожидаясь второго предложения, направилась к бежевому кожаному дивану довольно внушительного размера. А Бекаури тем временем кликул свою помощницу, которая материализовалась в кабинете в ту же минуту, словно все это время стояла под дверью и ждала приглашения войти.

— А не приготовишь ли нам с Мариной Владимировной чайку, а, Наталья Викторовна?

— Конечно, Давид Георгиевич... Так значит, уже Марина Владимировна?

Удивленная услышанным вопросом, я подняла глаза на помощницу, чтобы в тот же миг встретиться с ней взглядом, в котором читалось если не обожание, то уж совершенно точно необъяснимая нежность.

— И какой же чай предпочитает Марина... Владимировна? — перед моим отчеством она сделала выразительную паузу и улыбнулась.

И что не так с моим отчеством? Ладно, разберемся... О чем она меня спросила? Ах да, о чае.

Пришлось со вздохом сознаться:

— Я не гурман и не ценитель чайных церемоний. Подойдет любой, кроме цветочного.

— Вот здесь я с тобой полностью солидарен, — закивал Бекаури, забавно сморщив нос. — Сам не люблю употреблять напитки, более напоминающие женские духи. Наташ, а дай-ка нашей дорогой гостье попробовать свой фирменный. Ты, Марина Владимировна, травы любишь?

— Люблю и с удовольствием попробую что-нибудь новое.

Наталья Викторовна кивнула и поспешно удалилась колдовать над своим травяным настоем, а я получила новую пищу для размышлений: как можно объяснить загадочную нежность, исходящую от совершенно незнакомой мне женщины. Тем временем Бекаури уселся в метре от меня и, откинувшись на спинку дивана, поинтересовался:

— Как тебе работается в Склифе, Марина? Ты ведь у нас уже третью неделю. Привыкаешь? Давай начистоту.

— Если начистоту, то непросто, Давид Георгиевич. Я ведь к вам из ЦКБ перешла. А до этого работала в Поленовском институте в Питере. Избалована плановой медициной и теперь совершенно заслужено пожинаю плоды.

— Я знаю, Марина. И про ЦКБ, и про Поленовский, и про твою успешную стажировку в Атланте и про то, как ты начала самостоятельно оперировать в Бостоне. Я все про тебя знаю, девочка.

Видимо, прочитав изумление в моих глазах, он решил поправиться:

— Я имел в виду все, что касается твоего профессионального роста. Скажу больше: ведь и в Склифе ты оказалась не без моего участия. Да-да, Марина, окончательное решение принимала отнюдь не Зименская. Ему предшествовали довольно серьезные дебаты с твоим отцом. Я его решительно не понимал: вытащить такую замечательную девочку из ЦКБ-шной теплицы и бросить сюда — на мыс вечных ветров и бурь. Но Владимир Сергеевич был неумолим. И ведь ничего толком не объяснил. Хотя моя совесть чиста: поверь, Мариночка, я отговаривал его, как мог, но переупрямить профессора Нарочинского еще никому не удавалось — поэтому ты здесь.

— И правда, никому, — кивнула я и с облегчением вздохнула.

Очевидно, Бекаури — еще один хороший знакомый моего отца. А в том, что я его не помню, ничего удивительного нет — их слишком много: коллег, приятелей, знакомых, учеников, студентов, бывших пациентов и боготворящих его родных и близких.

Тем временем в кабинет вернулась Наталья Викторовна с обещанным чаем. На овальном подносе дымились элегантные чашки — предположительно, современного чешского фарфора, расписанные сценами охоты.

Тончайшие ломтики лимона в слезах собственного сока.

Расползающийся по просторному кабинету аромат лугового разнотравья...

Поставив поднос на столик, Наталья Викторовна вновь тепло улыбнулась и приглашающе кивнула мне головой.

Пытаясь распознать душистые ингредиенты, я потянулась к чашке, прикрыла глаза и, осторожно втянув в себя горячий пар, сделала первый глоток.

— Ну как?

— Ммм... Божественно! Чабрец и совсем немного мяты. Но чувствую, что там еще немало трав. Наталья Викторовна, раскройте, пожалуйста, секрет своего травяного нектара.

— С радостью, Марина Владимировна. Основой послужил зверобой. Чабрец и мята угаданы. А еще цветы клевера, брусничник и маленькая щепотка цветков липы. Все это вместе взятое было приправлено большой симпатией к вам лично. Вот и весь секрет.

Ничего себе! Весь секрет! То, что началось в кабинете Зименской, плавно перетекло во владения директора Склифа. Н-да... А чаек-то как нельзя кстати! Чтобы окончательно не потерять голову. Дальше медлить с ответом просто неприлично.

— Не скрою, мне очень приятно, что ко мне здесь относятся с симпатией. Но хотелось бы знать, чем я ее заслужила. Я же в Склифе без году неделя.

— Ой ли... — с сомнением покачала головой Наталья Викторовна. — Вы просто запамятовали, Марина Владимировна. Мы с вами видимся далеко не в первый раз. Правда в те времена вы были моложе.

Она добродушно рассмеялась, а Бекаури поинтересовался у своей помощницы:

— Марина-то ладно, она была еще ребенком. Но ты признайся честно: узнала в этой очаровательной женщине свою белку-непоседу?

Я едва не поперхнулась чаем. Нелепое детское прозвище было мне отлично знакомо. Эти два слова буквально взбудоражили аккуратно разложенные в моей голове пласты памяти. А тем временем Наталья Викторовна не спускала с меня заботливого взгляда.

— Да что вы, Давид Георгиевич, разве ее теперь узнаешь? Вон какая красавица выросла. Вся в маму.

Интересно, когда-нибудь я к этому привыкну? О нашем удивительном сходстве не говорил разве самый ленивый. Все прочие, знавшие маму, считали своим долгом отвешивать мне подобные комплименты. Понимаю, что делают они это не со зла. Видимо, полагают, что за три года, прошедших после ее смерти, рана в сердце дочери затянулась. Увы, не все раны затягиваются даже за три года. И, как оказалось, не все дочери могут ностальгически улыбаться, когда им говорят о сходстве с умершей матерью. Есть и такие, которым три года не хватило, чтобы овладеть этим искусством.

А вот Бекаури сразу почувствовал неладное. Он поймал мой растерянный взгляд, и в ту же минуту лицо его нервно дернулось. Наталья Викторовна попыталась развить начатую было тему, но он прервал ее не полуслове:

— Ты была еще совсем маленькой, Марина, и Владимир Сергеевич время от времени ненадолго приводил тебя в Склиф. Не помнишь? А вот высокие своды Склифа отлично запомнили твой звонкий голосок, а длинные коридоры и лестницы — топот твоих маленьких ножек. А сколько раз мои колени служили тебе и стульчиком, и батутом! А сколько грузинских сказок я тебе нашептал в оба ушка! А сколько раз мы певали с тобой дуэтом "Сулико". Неужели не помнишь?

Черные грузинские глаза вновь влажно заблестели — в тот же миг внутри меня разлилась приятная теплая волна. Упомянутые сцены уже крутились в голове. Осталось лишь нащупать нужный ящик в шкафу собственных воспоминаний, осторожно приоткрыть его — и сполна насладиться тем, что неизменно дарят нам внезапно ожившие на какой-то миг картины счастливого детства.

Ищи, Марина, ищи!

Словно надеясь на подсказку, я подняла глаза на Наталью Викторовну. В ее ответном взгляде читалась легкая досада на мою забывчивость и искреннее желание помочь.

— А я, Марина Владимировна, тогда работала администратором хирургического отделения, и вас частенько поручали моей заботе. До тех пор, конечно, пока не объявлялся кто-то из вашей семьи, чтобы забрать свою белку-непоседу. Песни я с вами не пела, потому что медведь наступил на мое ухо в далеком детстве, а вы даже в пятилетнем возрасте уже чувствовали фальшь.

— Да-да, — вмешался Бекаури, — она еще так забавно морщила носик. Нарочинский иногда специально фальшивил, Марина, чтобы вызвать на твоей мордашке недовольную мину и таким образом продемонстрировать коллегам еще одну грань твоего совершенства.

Распахнув от изумления глаза, я недоверчиво смотрела на Бекаури, а тот откровенно наслаждался растерянностью своей собеседницы.

— А когда все коллеги Владимира Сергеевича разбегались по операционным, ты, Марина, шла ко мне, — сообщила мне Наталья Викторовна. — Твоя любознательность не имела границ, поэтому я периодически вылавливала тебя то в палатах у больных, то на пути в оперблок, то в кабинетах главврача или его заместителя. Ты была настоящей дочерью полка, невероятно забавной и всеми любимой. Я бы тебе еще много чего поведала, но по взгляду нашего директора вижу, что ему не терпится выпроводить меня за дверь и заговорить тебя до смерти. Да не смотрите на меня так, Давид Георгиевич. Ухожу.

— 2 —

Я, Мариночка, был коллегой твоего отца и больше восьми лет проработал с ним в Склифе. Близкими друзьями не стали, но при наличии двух других Дмитричей, это место всегда было занято. Ведь так?

Упоминание о Дмитричах неизменно вызывало у меня счастливую улыбку. Лучшие друзья отца. Наши крестные — мой и Катин. Я с трудом подавила в себе желание углубиться в дорогие воспоминания и лишь кивнула в ответ на вопросительный взгляд Бекаури.

— Скажем так: мы с Нарочинским были коллегами и хорошими приятелями. Я не раз гостил у вас в городской квартире и частенько наведывался в Дмитровское. Какое замечательное это было время! Мы постоянно что-то читали. Мы повсюду декламировали стихи. Да и сами не брезговали рифмоплетством. С трудом добывали дефицитные книги и подчас устраивали коллективные чтения, от руки переписывали статьи из иностранных журналов и сами же их переводили. А потом, как водится все это обсуждали и чаще всего у Нарочинских. Круг был неширок, но надежен. Мы даже крутили там чудом доставшиеся фильмы из-за бугра и отданные в наше распоряжение буквально на пару-тройку часов. Да... как же замечательно и интересно жили мы тогда, Мариночка!— Бекаури вздохнул и губы его расплылись в грустной улыбке. — Чудесное было времечко! И мы все как на подбор: молодые, горячие, дерзкие, уверенные в своих способностях и знаниях, жадные до всего нового, неизведанного. Все наши свершения были еще впереди. Мы были неисправимыми оптимистами и верили, что горы свернем.

Казалось, за время этой речи Бекаури помолодел лет на десять. Он выпрямился, седая непокорная шевелюра то и дело падала на его лоб, покрытый от волнения бисеринками пота. Черные глазищи горели от возбуждения, словно кто-то неведомый в самой их глубине запалил костер. Эти глаза и стали моей путеводной нитью. Пока он говорил, я откровенно любовалась этим красиво стареющим мужчиной и мысленно пыталась избавить его от груза тридцати прожитых лет, чтобы вспомнить столь импозантного отцовского коллегу.

— Значит, нацелились на горы? — добродушно хохотнула я. — Что же... возможно, горы вы и не свернули, но с бесчисленными терниями на своем пути справлялись решительно и достойно. Это касается всех папиных друзей.

— Большинство из нас именно так и шло по жизни. Мариночка. И я, и оба упомянутых мною Дмитрича. А вот отец твой все-таки иного склада. Тернии — для него слишком банальны. Ему в науке и практике подавай только горы. Да желательней еще, чтобы вершины там были снежные. Цели у него всегда были головокружительные — Эверест — и никак не меньше.

— Подождите. Пожалуйста, подождите, Давид Георгиевич. Меня внезапно осенило: так вот откуда растут ноги у его клички? Поэтому Дмитричи зовут его "альпинистом"?

— Конечно, девочка. А ты и не знала?

От обиды за собственную наивность и чрезмерную доверчивость я моментально порозовела.

— Ну и ну... А они мне втюхивали какую-то историю, как отец по молодости героически штурмовал какие-то вершины. Я еще тогда заподозрила неладное: он жутко боится высоты. Какие горы? Но Дмитричи врали так убедительно... Да и мой папочка здорово подыгрывал — кивал без зазрения совести. Ну держитесь, шутники. Дайте только до телефона добраться.

Мы оба посмеялись от души.

— Ты столько лет живешь среди этих людей и не поняла, что таких мастеров розыгрышей еще нужно поискать?

— И не говорите, Давид Георгиевич. По этой части с ними разве что гости чеховского Мелихова могут сравниться. Там, если помните, и сам Чехов с братьями, и Левитан неслабо зажигали.

Бекаури смотрел на меня влюбленными глазами:

— Н-да... Чехов... Левитан... Узнаю, узнаю руку твоей бабушки — Евы Павловны. Легендарная была женщина. Но вижу, что и в твоем лице она потерпела фиаско: любимая внучка, вслед за единственной дочкой, выбрала-таки медицину, а не литературу. И как только она это пережила? Помню...

Что-то в моих глазах заставило его остановиться. Он виновато потупился и прошептал:

— Прости.

— Ничего страшного, — тихо отозвалась я. — Только давайте не будем...

Воспоминание накатило на меня внезапно. Вот точно такое же растерянно-виноватое выражение лица давным-давно было у того странного деда Мороза, который наделал столько шуму, заставил нас перечитать все изученные стихи и спеть все известные песни, а в итоге достал из мешка вовсе не тот подарок, который я от него ждала. И глаза у него были такие же черные. И нос с горбинкой. И говорил он очень странно, с незнакомым для пятилетней девочки акцентом.

Самое время удивить старика. Давай, Марина!

— А я ведь расплакалась, когда вы вытащили из мешка того жуткого красного коня на колесиках... Правда, дедушка Мороз? О коне я точно не мечтала, не так ли, дядя Давид?

Он просиял. Нет, не так: он загорелся изнутри каким-то неведомым светом. Потом безжалостно ударил себя ладонью по лбу и воскликнул:

— Вспомнила? Ну наконец-то.

Сильные руки потянулись ко мне и прижали к груди, сухие губы несколько раз поцеловали в лоб и макушку, прежде чем прошептали:

— Ласточка моя! Мне вот бог дочек не дал — три сына у меня, Мариночка. А я так дочку хотел. Точно такую же, как ты. Ты была изумительным ребенком! Я все думал: какая ты будешь, когда вырастишь?

— Ну и как? Не разочаровала?

Он поднял руки и запричитал:

— Что ты... Да как такое могло прийти в такую светлую голову? Очевидно, что ты взяла в своей прекрасной семье все самое лучшее — и от Евы Павловны, и от отца, и (уж прости меня, девочка, но без этого имени — никак) и от Аннушки. Больше не буду, не сердись. Я ждал, что ты вспомнишь, хоть что-то. Потому что мне необходимо, чтобы ты доверилась своему дяде Давиду.

— Я доверюсь, Давид Георгиевич. Несложно догадаться, что разговор не из приятных. Ведь так?

— Когда мы одни, зови меня как раньше — дядя Давид. У тебя это здорово получается. Ладно? Видишь ли, Марина, то, каким получится наш разговор, зависит главным образом от тебя. Да-да, не удивляйся. Даже не знаю, с чего начать.

— Все очень просто, дядя Давид, — отозвалась я, отчетливо ощущая, как его растущее волнение непроизвольно передалось и мне. — В этих случаях всегда говорят: начните с главного.

— Правильно говорят, девочка. С главного так с главного. Ты даже не представляешь, что творилось в Склифе, пока шла ваша сегодняшняя операция. Когда я узнал, что на столе пациент с внутренним обезглавливанием, а лучшие нейрохирурги клиники остались за бортом, когда узнал, что операция началась без необходимого материала и оборудования, чуть не разнес этот кабинет в щепки.

— Ого, какие страсти кипели! — искренне изумилась я.

— А как ты хотела? Внутреннее обезглавливание — это ахиллесова пята отечественной медицины. Что мы только не творим, а здесь всякий раз беспомощны как дети. Да и откуда взяться опыту, когда такие пациенты — величайшая редкость. Конечно, я был взбешен: из-за чьего-то упрямства можно упустить редчайший шанс. Немного остудить мой пыл смогла лишь Зименская.

Я почему-то представила Веру Георгиевну, врывающуюся в кабинет Бекаури с ведром воды, и едва удержалась от смеха.

— Я не видела вас в гневе, дядя Давид, но подозреваю, что картина та еще... И как же хрупкой женщине удалось вас обуздать?

Он прищурил глаза и в упор посмотрел на меня.

— Она просто сказала, кто взялся оперировать пациента. Брагин в таких случаях — явление обычное и привычное. Там, где есть риск, где нужна профессиональная дерзость, — там всегда замешан Брагин. Я его за это безмерно уважаю. Но ты... Ты как раз всегда славилась хирургическим прагматизмом и точным расчетом. На это, кстати, скажу по секрету, жаловался твой отец. Ему в тебе как раз не хватало какой-то особой искры, присущей и ему, и твоей матери. Говоря точнее, Владимиру Сергеевичу хотелось заразить тебя хирургическим авантюризмом и где-то даже безумием...

От изумления я вытаращила глаза:

— Он на меня жаловался?! Ну дела!

— Да ты не заводись с пол-оборота. Ты же знаешь, Владимир Сергеевич всегда рубит правду матку в глаза. Он отдает дань уважения и твоему профессионализму, и твоим умелым рукам. Но чрезмерная академичность в твоей манере оперировать его напрягает.

Меня откровенно позабавило виноватое выражение лица Бекаури.

— Я все это знаю, дядя Давид. Мой отец — человек довольно прямолинейный и о профессиональных несовершенствах дочери не раз и не два с этой самой дочерью и беседовал. Так что Америку вы для меня точно не открыли. Зато теперь стало понятно, что в Склиф меня отправили для вакцинации. И прививки такие мудреные: профессиональная дерзость, затем хирургический авантюризм и, наконец, венец коллекции — операционное безумие. Я ничего не упустила?

Закрыв лицо, Бекаури заразительно расхохотался. Потом, внезапно посерьезнев, задумчиво рассматривал меня какое-то время.

— Н-да... знаменитая самоирония... визитная карточка семьи Нарочинских. Не могу избавиться от ощущения, что передо мной сидит Анна Сергеевна. Только значительно моложе...

— Дядя Давид, я благодарна вам за светлую память о моей маме, но мы говорили о сегодняшней операции. Насколько я поняла, она должна была послужить своеобразной преамбулой для не самого приятного разговора. Спешу вам сообщить, что я к нему готова.

— Ну, если так... В том, что именно ты взялась за этого разбившегося мальчика, я увидел проявление какой-то высшей справедливости. Да-да, моя милая, не удивляйся: мне прекрасно известны поединки твоего отца с этим редчайшим человеческим увечьем. Мы с ним хоть и не виделись сто лет, но периодически перезваниваемся и ревностно отслеживаем судьбу друг друга. Он ведь так и не покорил эту вершину, верно? Надеюсь, пока не покорил. Но при его упертости это всего лишь дело времени. Ведь так, Марина?

Этот неожиданный поворот нашего разговора очень мне не понравился. Куда он клонит?

— Кто знает, дядя Давид? Кто знает... — тихо отозвалась я.

— Вот именно! Попадется ли ему еще такой случай, неизвестно. А тут дочка приняла тот же самый вызов. Я признаюсь тебе честно, еле дождался конца операции. Ты уж прости старика: я не удержался и сразу же позвонил твоему отцу в Америку.

Вот оно... Именно этого я боялась больше всего. Папа, папа... И как мне теперь выкручиваться? Если бы знать, как прошел этот ваш разговор...

— Эх, дядя Давид! Лишили меня возможности преподнести ему сюрприз! — наигранно посетовала я, пытаясь скрыть за беззаботностью тона собственную растерянность.

— Я бы попросил у тебя прощения, Марина, если бы не реакция твоего отца. Она была настолько бурной, а я настолько счастлив был оказаться свидетелем происходящего, что все угрызения совести сошли на нет. Скажу тебе честно: ради таких вот минут нам, отцам, и стоит жить на свете. Он очень горд и счастлив. Если бы ты только могла слышать его в эту минуту! Я еле отговорил его звонить тебе, знал, что ты вышла из операционной в полуобморочном состоянии и отдыхала. Но готовься, у вас сегодня будет очень интересный разговор.

— Даже не сомневаюсь. А я-то ломала голову, как ему об этом рассказать.

Фу... Вроде пронесло...

— И тут-то я только сообразил, что в Америке еще раннее-раннее утро. Но отец твой молодец, голос бодрый, словно спать и не ложился.

Ан нет. Не пронесло.

— Тут как на грех, что-то случилось с его телефоном: я его отлично слышу, а он меня нет. Сказал, что сам перезвонит.

— Перезвонил? — как можно более равнодушно поинтересовалась я.

— Перезвонил. А дальше, Марина, начинается самое интересное: Володин звонок был с городского телефона — московского телефона. Я настолько растерялся... Правда виду не подал. Мы продолжили разговор как ни в чем не бывало. Он рассказывал мне о своем американском коллеге, который взялся оперировать девушку с внутренним обезглавливанием. Там был случай совершенно безнадежный, но родственники организовали настоящую травлю хирурга. Помню, он еще сказал, что тот из Хорватии, как вдруг потерял нить разговора. Совершенно. Я его зову, а он спрашивает меня: "Кто вы? и Что вам от меня нужно?" Марина, меньше чем за минуту твой отец был полностью дезориентирован: он не понимал ни того, с кем говорит, ни того, о чем. Потом, разозлившись на что-то, просто бросил трубку. Сама понимаешь, что успокоиться я не мог, и стал названивать ему каждые десять минут. Трубку Володя не брал. Я уже решил было сам спуститься к тебе и предупредить, как вдруг он перезвонил мне с мобильного. Твой отец вел себя так, словно разговора по городскому телефону просто не было. Видимо, он его совершенно не помнил. Я не хочу тебя пугать... Ах, вот оно что... по твоем лицу, Марина, я вижу, что это для тебя отнюдь не сенсационная новость — в твоих глазах боль. Девочка моя, что происходит? Давно он в Москве? Что с ним? Это Альцгеймер?

Сколько веревочке не виться, а конец будет. Вот она, мудрость-то народная — и не поспоришь. Когда-то это же должно было случиться. Вот и случилось. Одно непонятно: как же мне из всего этого выпутаться? Папа... папа... Все очевидно: подобные эмоциональные всплески тебе категорически противопоказаны. Я даже представить боюсь, что творилось в твоей душе, когда ты узнал эту новость. Все случилось так быстро, что я просто не успела подумать о твоей реакции и о возможных последствиях. Прости свою неразумную дочь, но наша тайна, похоже, перестала быть тайной. Врать твоему старому другу и коллеге с такими проникновенно-бездонными глазами, врать человеку, который так сильно переживает за тебя, я просто не смогу.

~ ~ ~ ~ ~

Пока Марина Нарочинская сдержанно, но правдиво рассказывает старому другу отца о недуге Владимира Сергеевича, я предлагаю читателям вновь перенестись в приемное отделение Склифа.

История, начатая в дневнике нашей главной героини, затронула так много людей и еще затронет так многих, что одна рассказчица просто не справится с тем потоком лиц и событий, которые ей предстоит осветить. А потому в нашей истории зазвучит второй голос — голос автора. Он поведает читателю то, что интересно и важно, но невольно остается за кадром в силу ограниченных возможностей дневника.

Не спешите расстраиваться — пальма первенства в повествовании в любом случае будет отдана главной героине. Голос автора всегда будет вторичен. Очень надеемся, что такой дуэт придется вам по вкусу.

Автор, конечно же, не Михаил Афанасьевич, но повторит любимые слова вслед за классиком: "За мной, читатель!"

— 3 —

Пока хирурги, участвовавшие в утренней операции, заседали в кабинете директора Склифа, операционная сестра Елена Михалева осталась не у дел и занимала, как ей казалось, интересной беседой порядком подуставшую от ее общества Нину Дубровскую.

Букет шейнмановских лилий уже не украшал ее стойку — как оказалось, людей, испытывающих удовольствие от распространяемого ими аромата, было не так уж и много. С явным нежеланием Нина вынуждена была закрыть красавец-букет в подсобке. Сейчас же, слушая Ленину болтовню, она мысленно молила Нарочинскую о том, чтобы та скорее вернулась и уже заняла хоть чем-то свою не в меру словоохотливую операционную сестру.

Стоит ли удивляться тому, что Нина так обрадовалась появлению хирургов, вернувшихся от главного. Улыбнувшись каждому, она поинтересовалась у замыкавшего шествие Брагина:

— А куда Нарочинскую дели?

— А ее, Нин, Бекаури решил оставить себе в качестве сувенира. Не веришь? А вот тебе сейчас наш главврач подтвердит. Спроси у нее.

— Вера Георгиевна, — окликнула ее Нина, — а где Марина Владимировна?

— Осталась у Давида Георгиевича. Какой-то у них важный разговор намечается.

Брагин торжествующе цокнул языком:

— А я что тебе говорил. Уж и не знаю, увидим ли мы ее еще когда-нибудь.

Лена смотрела на всех круглыми от изумления глазами.

— Да не переживай ты так, — усмехнулась Нина. — Это Брагин так неудачно шутит. Сейчас вернется твоя Марина Владимировна.

— Что там про нашего пациента номер один слышно? Жив?

— А это тебе, Михалыч, к Шейнману надо: мальчик у него, а он уже второй час его родителей окучивает.

— Схожу, пожалуй. Он-то мне и нужен. Нин, когда Нарочинская появится, скажи, чтобы сразу поднималась на КТ. И сразу же набери мне — я буду у Шейнмана.

— Скажу, конечно. А что случилось-то?

— Да ничего особенного. Мне нужно, чтобы она посмотрела... одну мою пациентку.

Брагин направился к лифту.

— Конечно, скажу, Михалыч. — Нина потянулась к трезвонящему телефону. — Слушаю, Вера Георгиевна. Да, она еще здесь. Сейчас передам. Лен, там Зиме понадобилась твоя помощь. — Поймав изумленный взгляд Михалевой, Нина пожала плечами: — Ничего не знаю. Велено позвать тебя как можно быстрее.

Глядя вслед удаляющейся Лене, Нина опустилась в кресло и облегченно вздохнула:

— Спасибо вам, Вера Георгиевна, выручили!

* * * * *

Наша беседа с Бекаури продолжалась еще минут сорок. Из его кабинета я выбралась почти без сил. Противоречить дяде Давиду было просто невозможно, и я согласилась почти со всеми его предложениями. Напишу о них чуть позже.

Бекаури вышел проводить меня. Едва распахнулась дверь, нам навстречу поднялась Наталья Викторовна.

— Ну наконец-то, — воскликнула она. — Совсем замучили девочку, Давид Георгиевич. Посмотрите, какая она бледненькая. Марина, может быть еще чайку?

— Обязательно, Наталья Викторовна, но в другой раз.

— Оставь ее, Наташа. Ей сейчас надо побыть одной и переварить наш разговор. Марина, ты точно в порядке?

Я обернулась к Бекаури:

— Не то чтобы в порядке... Но я справлюсь, Давид Георгиевич. Спасибо вам. За все.

— Я не прощаюсь, девочка. До скорой встречи.

Я толком и не помню, как добралась до своего корпуса. Голова гудела. С каждым шагом росла тревога — и из-за предстоящего вскоре разговора с отцом, и из-за ожидающего меня обследования. Хотелось развернуться и убежать куда-нибудь подальше, забыть сегодняшний день со всеми его бесчисленными сюрпризами. Но разве убежишь от самой себя?

Мои размышления прервал звонкий окрик Нины:

— Марина Владимировна! Да что же это такое? Я вас уже четвертый раз зову, а вы как будто не слышите. Случилось чего?

Даже улыбнуться толком не получается. Словно я от стоматолога возвращаюсь, а заморозка еще не отошла.

— Простите, Нина. Задумалась. Что такое? Кому я понадобилась?

Нина недоверчиво посмотрела на меня:

— Видимо, глубоко задумались, Марина Владимировна. Уж простите меня, но вы сегодня сами на себя не похожи. Навязывать вам свое общество я не буду, но на будущее знайте: я умею слушать и хранить секреты. Это, конечно, касается тех, кто мне симпатичен.

Я немного растерялась от неожиданной откровенности всегда такой сдержанной Нины.

— А я вам симпатична, Нина?

Она в ответ улыбнулась и уверенно кивнула. Я и сама не ожидала, насколько вовремя прозвучали ее слова и как мне необходимо было в эту минуту именно такое вот ненавязчивое участие и поддержка. Я подошла к стойке, оперлась локтями на ее гладкую поверхность и внимательно посмотрела на свою новую подругу.

— Вы мне тоже, Нина. Честное слово. И вы все верно заметили, сегодня определенно не мой день. Но обсуждать его с кем-либо я сейчас не могу. Уж простите. Кстати, я тоже умею слушать. И с секретами проблем никогда не возникало. Так что вы это тоже учтите. На будущее.

— Непременно! — отсалютовала Нина. — Ох, чуть не забыла: Брагин просил вам передать, чтобы вы сразу поднимались на КТ. Ему нужна ваша консультация.

— Да-да, спасибо, я помню. Нужно посмотреть снимки его пациента. Пойду.

— Ах пациента? — почему-то удивленно переспросила Нина. — Тогда конечно. Не буду вас задерживать. А чаепитие просто отложим до лучших времен.

Направляясь к лифту, я спиной чувствовала на себе внимательный Нинин взгляд. Меня не покидало ощущение, что я допустила какую-то незначительную ошибку. Но какую? Впрочем ладно, сейчас не до этого. Сейчас бы найти в себе силы и унять уже наконец эту странную дрожь.

У рентгеновского кабинета прогуливался Брагин. Едва наши взгляды встретились, как я поняла: он тоже волнуется. Очень.

запись создана: 06.09.2015 в 01:56

@темы: Фики, Фик Алины Павловой "Русский вальс"

---

"Звон"

Склифосовский. Брагин - Нарочинская + Нина Дубровская
Он с нами. Он явился к нам из детства.
Мы оба получили колокольный звон в наследство...
Самой красивой паре Склифа. С любовью.
"Звон..."

@темы: Клипы Алины Павловой, Клипы

---

Прости меня. За всё...

Мои настойчивые попытки обойти "Московскую сагу" обернулась полной капитуляцией и перед ней, и перед Журбинским романсом. Нет, уйти от того, что столько времени держало тебя, просто невозможно. Странно слышать эту музыку и видеть лица из Склифа. Но они уже тоже любимые. Так что можно...
Ну и песня Вадима Егорова в финале - обожаю...
Иногда простить очень сложно... Но сделать это необходимо, чтобы продолжать свой путь, чтобы жить...
Самой красивой паре Склифа. С любовью.

@темы: Клипы Алины Павловой, Клипы

---

Он, она и дети

Добавлена новая глава!!!
Я реально завидую тем, кто это еще не читал. После таких фиков понимаешь, что 5 сезон не особенно-то и нужен. Потому что ТАК тепло и с такой любовью к самой замечательной паре Склифа все равно не снимут. Ну и не надо. Читайте и ловите кайф!

Автор - Надежда Бурцева

И снова вечер. Звенящая тишина и бокал вина. Как пережить этот день, где взять сил? Это шоу, что устроил днем Брагин в ее кабинете… Чего ей это стоило - знает только она. И его фраза - Я согласен. Думала, что сердце остановится. Ямочки на щеках, а в глазах... Забыла как дышать, только глаза выдали надежду. Надежду на то, что это не блеф и не очередная игра в слова. Ушла домой рано, боясь встретиться с ним даже взглядом, унося с собой ощущение нереального счастья от одной только фразы – Я согласен. Звонок в дверь разорвал тишину. Вздрогнула, чуть не расплескав вино, поставила бокал и, сделав глубокий вдох, устремилась к двери. Глазок. Замок. Ручка. Распахнула дверь. Не обманул, пришел. Отступила на шаг назад, чтобы дать ему войти. Немой вопрос - Можно? А вслух снова ерунда в стиле Брагина - Я к Вам пришел, чтобы навеки поселиться…Какая чушь слова, когда говорят глаза..
-Конечно, можно…
Ты уверен?
-Уверен, а ты??
-Я тоже… Проходи…
Роза, зубная щетка, боль отпускает… В глазах блестят слезы-слезы счастья… Куртка и рюкзак на полу, роза забыта у зеркала. Время остановилось. Как она скучала по этим рукам, которые так надежно обнимают ее. Две соленые дорожки все же проложили себе путь по ее щекам, но горячие такие любимые губы не дают им скатиться, колючая щека царапает кожу. Но ни на что на свете она бы не променяла эти пять минут счастья, когда две половинки одной любви, наконец, нашли друг друга. Так бы и стоять. Вечно. Вместе с первой здравой мыслью вернулась и речь.
-Я тебя ждала. Устал?
-У нас летальный, Павлов постарался.
С трудом заставила себя разжать руки и посмотреть в такое родное лицо. Устал, операция была не сложная, но летальный всегда выбивает из колеи. Достаточно на сегодня эмоций, все разговоры подождут. Подняла и повесила в шкаф куртку, Брагин пристроил на лавку рюкзак. Роза поселилась в вазе, а зубная щетка-в ванной на полочке. Первый вечер вместе-как это сложно, особенно когда сердце рвется наружу.
-Кофе будешь?
-Буду.
Подошла к плите, взяла турку, краем глаза поглядывала на Брагина, который со всеми удобствами устроился на диване, не забыв обмотаться ее любимым пледом. Чуть не упустила кофе. Поставив на стол две чашки, пристроилась рядом. Снова подступили слезы, но пролиться им не пришлось, Обнял, обмотал свободным краем пледа и нежно коснулся губ.
Время давно перевалило за полночь, в окнах соседнего дома гаснут огни. Кофе давно остыл... Успокоилась. Пригрелась. Сквозь дрему услышала
- Мариина...
- Брагин, пойдем спать, нам завтра в первую...
Путаясь друг у друга под ногами, добрались до кровати. Заснули, едва коснувшись головами подушек. Ни раскатистый храп, ни руки, которые Брагин во сне пытался
пристроить на голове любимой-ничто не потревожило сон той, которая сегодня, наконец, обрела свое счастье.

Продолжение - в комментариях.

@темы: Фики, Фик Надежды Бурцевой "Он, она и дети"